Кто написал рассказ выстрел. Анализ «Выстрел» Пушкин

Стрелялись мы. Баратынский. Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел). Вечер на бивуаке. I. Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего. Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выдти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось при том рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; за то никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впроччем нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил. Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтьру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уровнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным, и в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал побледнев от злости и с сверкающими глазами сказал: "милостивый государь, извольте выдти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме". Мы не сомневались в последствиях, и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции. На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам oн явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио не имел он еще никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли к Сильвио и нашли его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял нас пообыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшедствии. Прошло три дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: не ужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился. Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однакож мало по малу всь было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние. Один я не мог уже к нему приблизиться. Имея от природы романическое воображение, я всех сильнее прежде всего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою, и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностию. Но после несчастного вечера, мысль, что честь его была замарана и не омыта по его собственной вине, эта мысль меня не покидала и мешала мне обходиться с ним попрежнему; мне было совестно на него глядеть. Сильвио был слишком умен и опытен, чтобы этого не заметить и не угадывать тому причины. Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нем желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился. С тех пор видался я с ним только при товарищах, и прежние, откровенные разговоры наши прекратились. Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, на пример, об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. Сильвио получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился. Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали. Офицеры, каждый занятый своими письмами, ничего не заметили. "Господа, сказал им Сильвио, обстоятельства требуют немедленного моего отсутствия; еду сегодня в ночь; надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня в последний раз. Я жду и вас, продолжал он, обратившись ко мне, жду непременно". С сим словом он поспешно вышел; а мы, согласясь соединиться у Сильвио, разошлись каждый в свою сторону. Я пришел к Сильвио в назначенное время и нашел у него почти весь полк. Всь его добро было уже уложено; оставались одни голые, простреленные стены. Мы сели за стол; хозяин был чрезвычайно в духе, и скоро веселость его соделалась общею; пробки хлопали поминутно, стаканы пенились и шипели беспрестанно, и мы со всевозможным усердием желали отъезжающему доброго пути и всякого блага. Встали изо стола уже поздно вечером. При разборе фуражек, Сильвио, со всеми прощаясь, взял меня за руку и остановил в ту самую минуту, как собирался я выдти. "Мне нужно с вами поговорить", сказал он тихо. Я остался. Гости ушли; мы остались вдвоем, сели друг противу друга и молча закурили трубки. Сильвио был озабочен; не было уже и следов его судорожной веселости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола. Прошло несколько минут, и Сильвио прервал молчание. "Может быть, мы никогда больше не увидимся", сказал он мне; "перед разлукой я хотел с вами объясниться. Вы могли заметить, что я мало уважаю постороннее мнение; но я вас люблю, и чувствую: мне было бы тягостно оставить в вашем уме несправедливое впечатление". Он остановился и стал набивать выгоревшую свою трубку; я молчал, потупя глаза. "Вам было странно", продолжал он, что я не требовал удовлетворения от этого пьяного сумасброда Р***. Вы согласитесь, что, имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках, а моя почти безопасна: я мог бы приписать умеренность мою одному великодушию, но не хочу лгать. Если б я мог наказать Р***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни за что не простил его". Я смотрел на Сильвио с изумлением. Таковое признание совершенно смутило меня. Сильвио продолжал. "Так точно: я не имею права подвергать себя смерти. Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив". Любопытство мое сильно было возбуждено. "Вы с ним не дрались?" спросил я. "Обстоятельства, верно, вас разлучили?" "Я с ним дрался", отвечал Сильвио, "и вот памятник нашего поединка". Сильвио встал и вынул из картона красную шапку с золотою кистью, с галуном (то, что французы называют bonnet de police); он ее надел; она была прострелена на вершок ото лба. "Вы знаете", продолжал Сильвио, "что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством; я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло. Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою, как определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу назвать его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился. Я его возненавидел. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих, и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться. Это было на рассвете Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки, и чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. - Вам, кажется, теперь не до смерти, сказал я ему, вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать... - "Вы ничуть не мешаете мне, возразил он, извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно; выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам". Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился. Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Ныне час мой настал....." Сильвио вынул из кармана утром полученное письмо, и дал мне его читать. Кто-то (казалось, его поверенный по делам) писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой. "Вы догадываетесь", сказал Сильвио, "кто эта известная особа. Еду в Москву. Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!" При сих словах Сильвио встал, бросил об пол свою фуражку и стал ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, противуположные чувства волновали меня. Слуга вошел и объявил, что лошади готовы. Сильвио крепко сжал мне руку; мы поцаловались. Он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками. Мы простились еще раз, и лошади поскакали.

В данной статье команда «Литерагуру» проанализирует повесть Александра Сергеевича Пушкина «Выстрел», входящую в цикл «Повести Белкина».

Повесть «Выстрел» была написана в 1830 году в селе Болдино. Произведение состоит из двух частей. Интересно отметить, что первоначально Пушкин не хотел писать вторую главу – закончив писать первую, он сделал приписку: «Окончание потеряно». Однако через два дня писатель создает продолжение повести, и свой окончательный вид произведение приобретает 14 октября 1830 года.

Повесть «Выстрел» стала четвертой по счету в цикле «Повести Белкина». В основу ее лег реальный случай из жизни А. С. Пушкина, когда последнего вызвал на дуэль его знакомый, офицер Зубов. Александр Сергеевич был вызван своим товарищем на поединок, так как поэт обвинил Зубова в нечестной игре в карты. Во время сатисфакции, когда противник прицеливался в него, Пушкин спокойно ел черешни (впоследствии этот момент отразится и в тексте повести).

Жанр, направление

Как уже было указано выше, данное произведение относится к жанру повести, литературное направление – реализм. Герой Сильвио поначалу предстает перед нами романтическим персонажем, но к концу произведения мы понимаем, что перед нами не такой простой персонаж, как могло бы показаться на первый взгляд. Смелость его поступков, живость и дерзость в принятии решений выдают пылкий нрав героя, что говорит о его принадлежности к реалистическому направлению.

Жанр произведения – повесть, на это указывает объем книги и количество сюжетных линий в ней.

Суть

Повествование сначала ведется от лица подполковника И. Л. П. , затем в роли рассказчика выступает отставной гусар Сильвио, а после – граф. И. Л. П. описывает нам жизнь армейского офицера, которая в своей цикличности не способна удивить простого солдата. Среди знакомых героя особо выделялся некий Сильвио, меткий стрелок, чья жизнь была в некоторой степени окутана тайной – никто не знал ни его доходов, ни состояния. При этом у него дома находилась богатая коллекция пистолетов, а стены были источены пулями, как соты. Он был щедрым хозяином – шампанское всегда лилось рекою в его доме, а обед состоял из двух-трех блюд. Однажды, во время одного из таких пиршеств, гости уговорили Сильвио прометать им банк, чего герой обыкновенно не любил. Нехотя он согласился. В какой-то момент недавно переведенный в полк офицер Р*** загнул лишний угол, чем вызвал недовольство хозяина, а впоследствии раздражил и Р***, который метнул в Сильвио подсвечник (шандал). Взбешенный мужчина прогнал обидчика из дому, однако, как ни удивительно, это дело не закончилось дуэлью.

И. Л. П. возмущен таким спокойным поведением друга, но в итоге выясняется, что Сильвио нужно свести счёты с одним человеком – будущим графом, который в свое время потеснил гусара, затмил своим очарованием, умом, красотой и, следовательно, стал его соперником. Сказав недругу плоскую грубость, Сильвио спровоцировал графа, и тот дал ему пощечину. В итоге был назначен поединок.

На дуэли графу достался первый выстрел, которым ему удалось пробить фуражку гусара. Но когда настал черед Сильвио, то граф вел себя бесцеремонно – ел черешни и выплевывал косточки. Эта беспечность возмутила Сильвио, и он отложил дуэль до другого раза. Продолжение этой истории И. Л. П. узнал позднее от самого графа, который оказался соседом рассказчика. Сильвио явился к графу во время медового месяца и грозился убить его. На самом деле, гусар хотел только напугать графа, показать ему свое превосходство и то, что необходимо почтительно относиться к условиям дуэли, и знать, что рано или поздно придется ответить за свою дерзость. Возможно, решающую роль тут сыграла просьба жены графа, Маши.

Мы видим глубинную трансформацию героя – из романтика он превращается в настоящего реалиста, готового трезво смотреть на вещи и не боящегося достичь своей цели – поставить обидчика на место. В конце повести мы узнаем, что Сильвио погиб смертью храбрых в сражении под Скулянами.

Главные герои и их характеристика

Трое главных персонажей данной повести — подполковник, граф, отставной гусар — одновременно являются ее рассказчиками. Центральной, безусловно, является фигура Сильвио. Выжидая удобный случай для того, чтобы отомстить графу за оскорбление и регулярно упражняясь в стрельбе, гусар прозревает только в момент, когда, оказавшись на территории поместья недруга, графу вновь достается первый выстрел, и тот пробил пулей висевшую над головой гостя картину.

По словам Г. Макогоненко, происходит нравственное обновление героя; он понимает, насколько пошлым и низким было его желание убить счастливого противника. Граф, в свою очередь, в этот момент, должно быть, оценил, насколько он был неправ, и что мщение – не главная цель в жизни. Подполковник выступает своеобразным наблюдателем за жизнью двух конкурирующих друг с другом людей.

Темы и проблемы

Повесть затрагивает важную проблему – отстаивания собственной чести, восстановления доброго имени в глазах окружающих ценой убийства. Стоит ли оно того? Автор отвечает однозначно: честь не стоит жизни человека.

Главная мысль

Смысл книги прост: не обязательно проявлять жестокость, чтобы зарекомендовать себя как смелого офицера. Нужно поступать по чести, быть благородным и в нужное время суметь пощадить даже самого злейшего врага, предоставив его своей совести.

Как утверждает Г. Макогоненко, Сильвио чуждо смирение. Для героя находится более важная цель в жизни – сражение за свободу греков. Высокая цель способствует духовному обновлению, обогащению личности. Месть сменяет великодушие. В этом и состоит главная мысль повести.

Чему учит?

Произведение учит благородству, хладнокровию в поступках, умению сдерживаться в сложных ситуациях, где всё может выйти из-под твоего контроля.

Давать волю своему честолюбию уместно во время сражения на поле битвы, но при общении с людьми – будь то твое ближайшее окружение или коллеги — необходимо во всем находить золотую середину.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Annotation

© Художник В.МИЛАШЕВСКИЙ

© Оформление художника Ю.БОЯРСКОГО

© Иллюстрации. Издательство «Художественная литература»

Александр Сергеевич Пушкин

Александр Сергеевич Пушкин

Повести Белкина

Г-жа Простакова.

То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.

Скотинин.

Митрофан по мне. Недоросль

Выстрел

Стрелялись мы. Баратынский

Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел). Вечер на бивуаке

I

Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего.

Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы.

Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил.

Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтёру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уровнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным, и в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал побледнев от злости и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите Бога, что это случилось у меня в доме».

Мы не сомневались в последствиях, и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции.

На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио не имел он еще никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли к Сильвио и нашли его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял нас по обыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшедствии. Прошло три дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился.

Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однако ж мало-помалу всё было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние.

Один я не мог уже к нему приблизиться. Имея от природы романическое воображение, я всех сильнее прежде всего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою, и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностию. Но после несчастного вечера, мысль, что честь его была замарана и не омыта по его собственной вине, эта мысль меня не покидала и мешала мне обходиться с ним по-прежнему; мне было совестно на него глядеть. Сильвио был слишком умен и опытен, чтобы этого не заметить и не угадывать тому причины. Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нем желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился. С тех пор видался я с ним только при товарищах, и прежние, откровенные разговоры наши прекратились.

Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например, об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. Сильвио получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился. Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали. Офицеры, каждый занятый своими письмами, ничего не заметили. «Господа, - сказал им Сильвио, - обстоятельства требуют немедленного моего отсутствия; еду сегодня в ночь; надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня в последний раз. Я жду и вас, - продолжал он, обратившись ко мне, - жду непременно». С сим словом он поспешно вышел; а мы, согласясь соединиться у Сильвио, разошлись каждый в свою сторону.

Армейский полк расквартирован в местечке ***. Жизнь проходит по заведённому в армии распорядку, и гарнизонную скуку рассеивает только знакомство офицеров с неким человеком по имени Сильвио, проживающим в этом местечке. Он старше большинства офицеров полка, угрюм, обладает крутым нравом и злым языком. В его жизни есть какая-то тайна, которую Сильвио никому не открывает. Известно, что Сильвио служил когда-то в гусарском полку, но причина его отставки никому не ведома, так же как и причина проживания в этом захолустье. Неизвестны ни доходы его, ни состояние, но он держит открытый стол для офицеров полка, и за обедами шампанское льётся рекой. За это ему все готовы простить. Таинственность фигуры Сильвио оттеняет его почти сверхъестественное искусство в стрельбе из пистолета. Он не принимает участия в разговорах офицеров о поединках, а на расспросы, случалось ли ему драться, отвечает сухо, что доводилось. Между собой офицеры полагают, что на совести Сильвио лежит какая-нибудь несчастная жертва его нечеловеческого искусства. Однажды несколько офицеров по обыкновению собрались у Сильвио. Изрядно выпив, начали карточную игру и попросили Сильвио прометать банк. В игре он как обычно молчал и без слов исправлял ошибки понтёров в записях. Одному молодому офицеру, недавно поступившему в полк и не знавшему привычек Сильвио, показалось, что тот ошибся. Взбешённый молчаливым упорством Сильвио, офицер запустил ему в голову шандалом, Сильвио, бледный от злости, попросил офицера удалиться. Все считали поединок неизбежным и не сомневались в его исходе, но Сильвио не вызвал офицера, и это обстоятельство испортило его репутацию в глазах офицеров, но постепенно все вошло в обычное русло и инцидент забылся. Лишь один офицер, которому Сильвио симпатизировал более других, не мог примириться с мыслью, что Сильвио не смыл оскорбления.

Однажды в полковой канцелярии, куда приходила почта, Сильвио получил пакет, содержание которого его сильно взволновало. Он объявил собравшимся офицерам о своём неожиданном отъезде и пригласил всех на прощальный обед. Поздним вечером, когда все покидали дом Сильвио, хозяин попросил наиболее симпатичного ему офицера задержаться и открыл ему свою тайну.

Несколько лет тому назад Сильвио получил пощёчину, и обидчик его жив до сих пор. Случилось это ещё в годы его службы, когда Сильвио отличался буйным нравом. Он первенствовал в полку и наслаждался этим положением до тех пор, пока в полк не определился «молодой человек богатой и знатной фамилии». Это был блистательнейший счастливец, которому всегда и во всем сказочно везло. Поначалу он пытался добиться дружбы и расположения Сильвио, но, не преуспев в этом, отдалился от него без сожаления. Первенство Сильвио поколебалось, и он возненавидел этого любимца фортуны. Однажды на балу у одного польского помещика они повздорили, и Сильвио получил пощёчину от своего врага. На рассвете была дуэль, на которую обидчик Сильвио явился с фуражкой, полной спелыми черешнями. По жребию ему достался первый выстрел, сделав его и прострелив на Сильвио фуражку, он спокойно стоял под дулом его пистолета и с удовольствием лакомился черешнями, выплёвывая косточки, которые иногда долетали до его противника. Его равнодушие и невозмутимость взбесили Сильвио, и он отказался стрелять. Противник его равнодушно сказал, что Сильвио вправе будет воспользоваться своим выстрелом, когда ему будет угодно. Вскоре Сильвио вышел в отставку и удалился в это местечко, но не проходило дня, чтобы он не мечтал о мщении. И вот наконец его час настал. Ему доносят, «что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой». И Сильвио решил посмотреть, «так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!». Друзья простились, и Сильвио уехал.

Через несколько лет обстоятельства принудили офицера выйти в отставку и поселиться в своей бедной деревеньке, где он умирал от скуки, пока в соседнее имение не приехал с молодой женой граф Б***. Рассказчик отправляется к ним с визитом. Граф и графиня очаровали его своим светским обращением. На стене гостиной внимание рассказчика привлекает картина, простреленная «двумя пулями, всаженными одна в другую». Он похвалил удачный выстрел и рассказал, что знал в своей жизни человека, чьё искусство в стрельбе было поистине изумительно. На вопрос графа, как звали этого стрелка, рассказчик назвал Сильвио. При этом имени граф и графиня пришли в смущение. Граф допытывается, не рассказывал ли Сильвио своему другу об одной странной истории, и рассказчик догадывается, что граф и есть тот самый давний обидчик его друга. Оказывается, эта история имела продолжение, а простреленная картина - своеобразный памятник их последней встрече.

Случилось это пять лет назад в этом самом доме, где граф и графиня проводили свой медовый месяц. Однажды графу доложили, что его дожидается некий человек, не пожелавший назвать своего имени. Войдя в гостиную, граф застал там Сильвио, которого не сразу узнал и который напомнил об оставшемся за ним выстреле и сказал, что приехал разрядить свой пистолет. С минуты на минуту могла войти графиня. Граф нервничал и торопился, Сильвио медлил и наконец принудил графа вновь тянуть жребий. И вновь графу достался первый выстрел. Противу всех правил он выстрелил и прострелил висевшую на стене картину. В это мгновение вбежала перепуганная графиня. Муж стал уверять ее, что они просто шутят со старым другом. Но происходящее слишком не походило на шутку. Графиня была на грани обморока, и взбешённый граф закричал Сильвио, чтобы тот скорее стрелял, но Сильвио ответил, что он не будет этого делать, что он видел главное - страх и смятение графа, и с него довольно. Остальное - дело совести самого графа. Он повернулся и пошёл к выходу, но у самой двери остановился и, почти не целясь, выстрелил и попал точно в простреленное графом место на картине. С Сильвио рассказчик больше не встречался, но слышал, что он погиб, участвуя в восстании греков под предводительством Александра Ипсиланти.

Повесть «Выстрел», написанная Пушкиным последней, стоит во главе «Повестей Белкина». Попробуем рассмотреть сюжет-но-композиционные особенности произведения.

Повествование ведется от лица основного рассказчика — подполковника И. Л. П. Кроме него, в повести присутствуют еще два рассказчика — Сильвио и граф. Все три рассказчика являются одновременно и действующими лицами повествования. Однако И. Л. П. появляется с героями попеременно — сначала следует рассказ о Сильвио, потом — о графе.

Поскольку в повести присутствуют три рассказчика, то, соответственно, образы главных героев даны в тройном восприятии, что отмечал еще Д. Благой. Так, о Сильвио, например, сначала рассказывает подполковник И.Л.П., затем Сильвио сам передает свою историю, наконец, граф описывает завершение их поединка. Точно так же в повествовании подается и история графа Б.: сначала Сильвио рассказывает о нем подполковнику И. Л. П., как бы заочно знакомя основного рассказчика с его будущим соседом, потом подполковник И. Л. П. сам знакомится с графом Б. и описывает его читателям, наконец, граф сам рассказывает о себе.

Подобный композиционный принцип затем использовал М. Ю. Лермонтов в романе «Герой нашего времени». Писатель показывает Печорина с разных точек зрения, начиная с описания внешности героя и постепенно раскрывая читателям его внутренние качества. Следуя этой задаче, Лермонтов нарушает принцип жизненно-хронологической последовательности событий. Пушкин в известной степени тоже нарушает жизненную хронологию: рассказы о прошлом вкраплены в истории о настоящем.

Главный сюжет повести— поединок, история дуэли Сильвио и графа. Кроме того, и описание молодости подполковника И. Л. П., когда он был знаком с Сильвио, и описание его жизни в зрелом возрасте, по соседству с графом Б., имеют свои собственные сюжеты. Это так называемый «личный» сюжет основного рассказчика.

Рассмотрим сюжет первой истории, связанной с Сильвио. Рассказ подполковника И. Л. П. об условиях жизни армейских офицеров в местечке***, обрисовка образа Сильвио представляют собой экспозицию этой истории. Ссора офицеров во время карточной игры — завязка. Кульминацией этих событий для рассказчика И. Л. П. является отказ Сильвио от дуэли с Р***. А рассказ Сильвио о графе Б. — развязка. Развязка эта в «личном» сюжете рассказчика, таким образом, представляет собой экспозицию и завязку в главном сюжете повести — истории необыкновенной дуэли.

Теперь переходим ко второй части в «личном» сюжете рассказчика. Это описание жизни подполковника И. Л. П. в бедной деревеньке Н** уезда. Уединение героя, занятия хозяйством, скука — все это экспозиция будущих событий. Но вот в соседнее поместье приезжают граф и графиня Б., и между соседями завязываются дружеские отношения. Прибыв к графу с визитом и осматривая его кабинет, подполковник И." Л. П. вдруг замечает картину, простреленную двумя пулями, «всаженными одна на другую». Здесь выясняется, что граф Б. и есть противник Сильвио, и точные выстрелы эти — «памятник последней встречи героев». Сцена эта является кульминацией в «деревенской» истории рассказчика. Заключительный рассказ графа Б. о последней встрече с Сильвио представляет собой развязку в «личном» сюжете подполковника И. Л. П. Одновременно развязка эта является кульминацией и развязкой главного сюжета повести — истории дуэли Сильвио и графа Б.

Несомненно, подобное построение повести способствует более глубокому раскрытию характеров персонажей. Так, Сильвио сначала кажется нам таинственной, демонической личностью, на совести которой «какая-нибудь несчастная жертва». Именно так характеризует его основной рассказчик. Затем герой сам рассказывает о себе, о своей дуэли с графом Б., и мы открываем в нем новые качества: болезненное самолюбие, ранимость, импульсивность, желание первенствовать любой ценой. Постепенно перед нами начинает вырисовываться образ злобного, отчаянно-смелого, мстительного человека, никогда не пасующего перед опасностью.

Сильвио — отличный стрелок, казалось бы, ему ничего не стоит победить в любом поединке. Однако на протяжении всего повествования герой не убивает никого. Сильвио отказывается от дуэли с поручиком Р***, мотивируя свой поступок невозможностью подвергать себя смертельной опасности из-за незаконченной дуэли с графом Б. Однако и сама дуэль эта представляется необыкновенно интересной. Сильвио сохраняет графу жизнь в начале дуэли. Объясняет он свой поступок тем, что жизнь противника в настоящее время лишена какой-либо ценности: граф Б. ни к кому не привязан, ничем не дорожит. Не убивает он этого «счастливца» и завершая дуэль. Более того, Сильвио предлагает начать дуэль заново, и граф соглашается. Что же движет поступками героя?

Все дело в том, что по натуре своей Сильвио вовсе не убийца. И основной мотив его поведения состоит в том, что по природе своей он добрый, даже робкий, неуверенный человек, по-своему тонкий, глубокий и сильный. Эта внутренняя сила — в глубине его натуры, в его природном благородстве, в его способности прощать. Но качества эти совсем непопулярны в среде офицерства, где представления о храбрости и чести достаточно примитивны. Там ценят лишь поверхностные черты: слово должно быть подкреплено поступком. Природное великодушие Сильвио, его доброта и неуверенность наверняка были бы поняты превратно. «Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков». Живя в этой среде, Сильвио не мог не усвоить ее «философии». Вероятно, и он сам видит в храбрости — «извинение всевозможных пороков», извинение собственной робости, тонкости душевной организации. Поэтому изо всех сил герой преодолевает в себе эти качества, пытаясь убедить окружающих в наличии черт совершенно противоположных. И как всегда бывает в подобных случаях, не выдерживает меры.

Сильвио завидует красоте, уму, храбрости, знатности и богатству графа Б. и начинает ненавидеть последнего, видя в нем соперника. Н. Я. Берковский объясняет безграничное стремление Сильвио к первенству, его ненависть к графу недостатком знатности и денег. А у графа к его богатству, родовитости прибавляются и личностные качества: храбрость, уверенность, остроумие. Однако думается, дело здесь не только в социальном положении героев. Сильвио не может позволить себе естественного поведения не только по причине собственной бедности — он слишком неуверен, великодушен, даже мягок по природе своей.

Если мы проанализируем поведение Сильвио в местечке ***, то заметим, что ничего конкретного о его «демонических злодействах» не известно. Все, что открыто окружающим — это его возраст, предполагающий наличие опыта, «обыкновенная угрюмость» и «злой язык». Замечание о «крутом нраве» Сильвио — это уже, скорее, вывод самого рассказчика, нежели объективная информация. Больше никто ничего не знает об этом человеке: судьба Сильвио окружена таинственностью, окружающим неизвестно даже, является ли имя его настоящим.

Основное занятие героя — стрельба из пистолета. «Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого бы то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы», — замечает рассказчик. Но для чего это нужно Сильвио? В разговоры о поединках он никогда не вмешивается, в сами поединки, видимо, не вступает, иначе рассказчик непременно упомянул бы об этом. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечает положительно, но сухо и однозначно, не входя в подробности.

При сопоставлении всех этих деталей создается впечатление, что Сильвио создает себе имидж «демонического злодея». И создает очень умело и успешно. «Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения», — замечает рассказчик. И это высказывание знаменательно. «Наружность удаляет... подозрения» — внешне в человеке ничего не заметно. Однако мы не хотим объявить Сильвио лицемером. Особо стоит заметить, что герой не анализирует своего поведения и не осознает его. Действия Сильвио бессознательны.

Граф Б. от природы храбр, уверен в себе ровно настолько, чтобы быть популярным среди офицерства. Однако попробуем проанализировать этот образ более подробно. В отличие от Сильвио, убийство противника на дуэли не может доставлять графу каких-то душевных мучений или колебаний. В действительности граф слабый человек, способный и на убийство, и на бесчестье. И он доказал это своим поведением, когда согласился начать дуэль заново.

Поведение графа не всегда просто и естественно. Вспомним сцену начала дуэли, когда он, стоя под дулом пистолета лучшего стрелка, беспечно завтракает черешнями. Граф неглуп, он понимает, что сейчас, возможно, будет убит. Сильвио решает, что это беспечность молодости, его противник не дорожит жизнью, так как пока не имеет ничего ценного в ней. Но, думается, предположение Сильвио не совсем верно. В поведении графа проявились не беспечность молодости или рисовка. Здесь — та самая брутальность, отсутствие тонкости восприятия, которые являются необходимой составляющей его храбрости. Жизнь человеческая (в том числе и собственная) — не слишком большая ценность в подсознании графа. В отличие от Сильвио, граф лишен тонкой душевной организации, природного благородства и внутренней силы. В нравственном отношении граф значительно уступает Сильвио.

Таким образом, пушкинская повесть заключает в себе глубокий смысл. Это не просто история необыкновенной дуэли, это история человеческой души, история «внешнего» и «внутреннего» человека.