Мы часто слышим о том, какую роль сыграл для Церкви и верующих тот или иной святой. И гораздо реже говорим о значении праведников не только для внутрицерковной жизни, но для судьбы целой страны и всего народа. Годы атеистической власти вычеркнули из учебников истории имена и подвиги многих святых, определивших или изменивших путь России. О том, как восполнить эти пробелы, ученые говорили на круглом столе, который провел в августе в Арзамасе фонд «Фома Центр».

За десять веков существования Русской Церкви, от Крещения Руси до 2000 года, она прославила в лике святых около 300 человек. С 2000 года к ним добавилось еще более тысячи, главным образом, новомучеников и подвижников XX века. Некоторые из них известны каждому православному в нашей стране - как, например, Александр Невский, Сергий Радонежский, Серафим Саровский. Имена других знакомы лишь узкому кругу людей.
Но во всех случаях личность, канонизированная нашей Церковью, - образец какой-либо христианской добродетели и победы над грехом.

Истребители греха

О том, как русские святые распределяются по разным типам проявления их святости, то есть «по чинам», написано очень много. Историк Церкви Георгий Петрович Федотов создал классическую книгу, посвященную этому: «Святые Древней Руси».
Всегда и неизменно в духовном служении святых видели прежде всего утверждаемую добродетель. Для богословия и для истории Церкви это естественный подход.
А вот если взглянуть на судьбы русских святых в контексте гражданской, или, используя не совсем корректный термин, «светской» истории, появится возможность и другого подхода.
За долгие века своей жизни русский народ испытывался разными искушениями. Речь идет о тех соблазнах, которые становятся массовыми благодаря природным условиям, устройству власти, каким-либо порокам культуры. Иными словами, об изъянах общества, ведущих к страшной концентрации какого-либо греха. Под их воздействием этот грех становится черным знаменем эпохи.
И вот тогда, именно тогда Господь посылал народу большого святого. Этой личности порой приходилось жестоко страдать, оставлять дом и привычный уклад ради дальних странствий, а то и жизнь терять во имя прочного стояния в вере. Но народная масса, вглядываясь в нравственный пример Божьего посланника, начинала медленно отходить от какого-то общего великого греха. Изживать его. Или хотя бы оставлять на долгое время…
Святой, таким образом, принимал на себя роль истребителя греха.
Так случалось с древних времен. От начала Руси.
Здесь мы приведем лишь несколько (из сотен возможных!) примеров того, как святой мог изменить не только свою душу, но и свое время, и свою страну.

Месть, гнев и гордыня

Одна из древнейших русских святых, княгиня Ольга, считается равно­апостольной. Иными словами, она учила свой народ христианской вере, как учили когда-то апостолы.
Но душа ее притекла к Христу лишь после того, как Ольга совершила чудовищный грех, который на Руси времен язычества считался… доблестью.
После того как народ древлян убил ее мужа Игоря, княгиня жестоко отомстила. Она с дикой свирепостью губила древлянских послов, а затем спалила древлянскую столицу - город Искоростень. Лишь после того Ольга вдоволь насытилась своим мщением.
Бояре киевские, дружина, да и простой люд славословили ей: «Молодец наша княгиня! За супруга своего целую страну умыла кровью! Гордая! Силу показала!» Такою была общественная норма в ту пору. И даже писаный закон, который появится через несколько десятилетий, и тот разрешал кровную месть. Разве что несколько ограничивал ее…
А с христианской точки зрения в мести ничего доброго нет. Если христианина ограбили, если убили близкого ему человека, если с ним поступили несправедливо, он должен обращаться за правдой к власти и уповать на помощь Господа. В Послании к римлянам апостол Павел говорит: Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию (Рим 12:19), - а значит, не давайте воли собственному гневу. Месть - одна из производных от гордыни, а та - истинная мать множеству грехов.
Минуло несколько лет со времен расправы над древлянами. Ольга отправилась в Константинополь - столицу Византии, христианской империи. Летопись не называет причин, по которым Ольга решила посетить великий город. Они могли быть разнообразными: от необходимости обновить договор, заключенный покойным Игорем, до поиска выгодного брака для сына или еще кого-то из родни. Греческие источники свидетельствуют, что Ольгу сопровождал племянник (двоюродный брат?) и 43 купца. Это наводит на мысль о переговорах по торговым делам и о подборе знатной невесты племяннику. Между двумя странами шла оживленная торговля, велись переговоры о найме дружин для использования их на полях сражений Империи, составлялись договоры о действиях против общего врага - Хазарского каганата. Очевидно, накопились дела, для урегулирования которых понадобился столь высокий гость.
Но главным результатом ее визита стали вовсе не новые договоренности, а принятие Ольгой Христовой веры.

Княгиня Ольга посещает Константина VII Багрянородного. Книжная миниатюра. Византия, XII в.

Искала ли Ольга крещения в Константинополе? Вряд ли. Во всяком случае, это не могло быть главной причиной ее визита. Стать христианской она могла, не покидая «стольного града», - отыскался бы священник. На Русь христианство начало проникать как минимум со второй половины IX века. Другое дело, что в самом Константинополе Ольга могла проникнуться доверием и восторгом в отношении Христовой веры. Богослужение в святой Софии, одном из прекраснейших храмов мира, да хотя бы одно пребывание под ее сводами, могли способствовать подобному движению души. Могло быть и по-другому: Ольга приняла крещение, желая использовать этот шаг в какой-то сложной политической игре. Остался лишь намек на реальную дипломатическую интригу: щедро одарив Ольгу, император попросил ее прислать воинов, но та отказала.
Вот только… вернулась в Киев Ольга уже совсем другим человеком. Гнев, мстительность, гордыня отлетели от нее. Для Ольги крещение не стало пустой формальностью. Она отдалась новой вере всем сердцем.
Обычно в таких случаях примеру властителя следуют его слуги, приближенные и родня. Вернувшись домой, княгиня почувствовала, что становится образцом для подражания. Тогда она попыталась учить тех, кто прислушивался к ней, христианству. Русский закон не возбранял принимать крещение желающим. Однако языческая среда издевалась над ними, называя их веру «уродством».
Как поступить? Мучить подданных? Мстить им за непокорство?
Невозможно. Христова вера - путь смирения. Для всех, в том числе и для венценосных особ. И одно только смирение оставалось княгине, когда-то горделивой мстительнице.
Больше всего горечи доставил княгине ее собственный сын Святослав. Ольга приступала к нему с увещеваниями. Она желала, чтобы князь разделил с нею радость, полученную вместе с крещением. Но тот отвечал: «Да надо мною дружина станет смеяться!» Княгиня парировала: «Ты крестишься, так и все крестятся вслед за тобой». Но тот решительно отвергал все ее уговоры, предпочитая оставаться язычником.
Что ей оставалось? Летописец с грустью говорит о тщетных попытках Ольги переубедить сына: «Ольга любила… Святослава и говаривала: “Да будет воля Божья; если захочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне”. И, говоря так, молилась за сына и за людей всякую ночь и день, воспитывая сына до его возмужалости и до его совершеннолетия».
Молитвы Ольги не останутся неуслышанными. Христианство встанет на Руси твердой ногой, правда, не при сыне ее, а при внуке. Но она этого уже не увидит. Не даст ей Бог увидеть плоды смирения на земле, разве только на небесах.
Прошли века, и кто ныне с восторгом примет повествование о жестоком убиении древлян? А вот о том, что Ольга смиренно принесла крест на землю свою, да, об этом помнят с теплом сердечным.
Языческие доблести сначала убавили в цене. А потом и вовсе сделались вещами неодобрительными - когда сами русские князья отказались от них, как от большого зла.

Блуд

Еще один равноапостольный святой Древней Руси - Владимир, великий князь киевский. Внук Ольги.
Он крестил Русь, а прежде крестился сам.
Но для того чтобы жить по-христиански, князь должен был в самом себе искоренить страшный порок. К тому времени, когда Владимир начал задумываться о христианстве, он обзавелся пятью женами и несколькими сотнями наложниц, всегда ожидавшими его визита в селах под Киевом!
Языческое общество не видело тут ничего предосудительного. Наоборот - отлично! Князь должен быть богат, щедр, храбр, горд, могуч в бою и на ложе. Дети его - все равно что выигранные бои!
А христианство не позволяет быть более чем с одною супругой. И не мощью страстей любуется оно между мужем и женой, а любовью и милосердием…
Владимир твердо знал выгоды от принятия христианства.
Во-первых, в семье князя уже имелся удачный опыт крещения. Бабка Владимира Святославича, княгиня Ольга, приняла его, а примеру госпожи, очевидно, последовала и ее свита. Значит, для киевской знати Христова вера - дело привычное. Во-вторых, князя Владимира интересовал стратегический союз с Византией. Добрые отношения с громадной греческой державой давали гарантию лучших условий для русской торговли. В-третьих, изо всех соседей самые впечатляющие культурные достижения могла продемонстрировать та же Византия и связанный с нею мир южных славян.
Но ко всей пользе добавлялось одно великое неудобство. Как соблюсти ему законы новой веры, когда Бог разрешает христианам иметь всего одну жену? Немыслимое дело! Можно ли великому вождю, князю, яростному воину обходиться одной женщиной?!
До сих пор его действия были политикой дикого зверя - сильного, умного, безжалостного. Такого любит и уважает дружина, такого враги боятся. Но если он откажется ото всех женщин в пользу одной, разве не воспримут враги и друзья такой шаг как проявление слабости? Разве не пошатнется его власть над Киевом и всей Русью? Ведь что подумает дружина! «Если он пренебрегает прочими женщинами, не значит ли, что его оставили сила и удача? И как тогда храбрым и могучим воинам признавать его своим вождем?! Ему не будет счастья ни в бою, ни в делах правления…»
Эти мысли, вероятно, долго мучили его.
Вот уже заключен договор о союзничестве с Византийской империей, вот уже князь Владимир отправил ей многотысячное войско. Оно спасло державу греков: с его помощью удалось подавить страшный мятеж. Но ради укрепления союза великий князь изъявил желание взять в жены византийскую принцессу Анну. Брак с христианкой мог быть заключен лишь в одном случае: если сам Владимир Святославич примет христианство. А вместе с тем откажется от старых жен и наложниц.
Из Константинополя прибыл в Киев священник, совершивший обряд крещения. Новообращенный получил христианское имя Василий. Вместе с ним приняли новую веру дети, жены, слуги, часть бояр и дружинников.
Но и тогда Владимир не расстался со своими любимыми женами. Уже крещеный - он всё не мог решить, как поступить с ними!
Между тем невесту не спешили отправлять из Константинополя. Русский князь хоть и крестился, а все же оставался в глазах византийцев диким человеком. Этот «косматый варвар» уже выполнил свои обязательства. Отдавать ему обещанную принцессу, девицу императорской крови, теперь казалось унизительным.

У князя Владимира оставался лишь один вариант, как получить свое по соглашению, оплаченному воинской помощью. Он осадил и взял Херсонес - большой греческий город в Крыму, развалины которого лежат ныне в городской черте Севастополя. Будучи женатым на нескольких женщинах сразу, он бился за то, чтобы взять еще одну супругу! История, невозможная в наше время.
Печально, что мир между христианскими правителями удалось заключить лишь после того, как одна сторона пошла на обман, а другая добилась своего силой. По мирному договору, Византия вернула себе Херсонес, а Владимир все же получил Анну в жены. Ею расплатились за богатый город.
Вернувшись в Киев, князь ниспроверг языческих идолов, а потом крестил свой народ в реке Почайне, у впадения в Днепр. Христианство широким потоком разливалось из Киева по всей Руси: Новгород, Полоцк, Смоленск, Чернигов. Киев сыграл тогда роль узкого канала, по которому христианское море текло на Русскую землю. Эта высокая судьба на веки вечные короновала город золотым венцом.
Но… именно тогда, по возвращении в Киев, во весь рост встал вопрос: куда девать огромный гарем князя? Оттягивать решение Владимир больше не мог. Итак, он объявил Киеву слово правителя: подобает христианину иметь одну жену, и князь останется с Анной. Остальным женам Владимира пришлось его покинуть. Некоторые из них, молодые красавицы, вышли замуж вновь, найдя супругов среди киевской знати. Другим гордость не позволила после князя делить ложе с мужчинами более низкого звания. Они приняли монашеский постриг.
И не рухнула власть князя, даже не пошатнулась. Узел, казавшийся неразрешимым, вмиг ослаб и сам собой развязался.
После Крещения Руси Владимир княжил еще четверть столетия, сохранив энергию как политик и полководец, но избавившись от прежней своей жестокости, покончив с распутством.

Стяжательство

XIV век в истории Руси - чуть ли не самое нищее время. Гроздь городов, выросших вокруг древних Ростова и Суздаля, испытывала недостаток во всем. Мало хлеба. Мало серебра. Мало людей, в конце концов, - чудовищная эпидемия чумы и татарские набеги опустошили страну. Горе и бедность гуляли по дорогам Святой Руси в ту пору.
Казалось бы, откуда взяться стяжательству, когда последняя рубашка, и та - дырява?
Но знать того времени упорно подсчитывала, сколько перейдет к наследникам золотых поясов, серебряных тарелей, драгоценной одежды, да сколько сёл удалось отобрать у соседей. Вроде бы какой грех в хозяйственной смекалке? Растет доход, так что тут скверного?!
Вот только… как бы не превратился весь этот счет скудных денежек в болезненную страсть. Есть уже первые признаки, и где они проступают? В монашестве! В той среде, которая от начала своего на Руси твердо держалась бессребреничества, избегала комфорта и благ земных.
А тут…
В одной обители - разные кельи: ветхая хибарка соседствует с просторным теремом! И питаются монахи не сообща: кто-то трапезует медовыми пряниками да белорыбицей, а кто-то грызет заплесневелые сухарики. И одеваются, и трудятся - всё по-разному!
Так зачем идут во иноки «ленивые богатины»? На старости лет в покое и роскоши провести остаток дней? Духовную карьеру сделать - епископом сделаться или хотя бы игуменом?
Но зачем монаху медовая коврига и духовная карьера? Он же мертвец. Он умер для мира, дабы молиться Богу за себя, за ближних и спасать душу… Стяжательство, проявившееся среди иноков, - симп­том большей и очень опасной болезни всего общества.
И вот появляется игумен, который не ищет ни сладких яств, ни дорогих одежд, ни возвышения. Ходит в старенькой ряске, ест, что подадут, на руках у него - мозоли от простого плотницкого топора. Покуда не стали к нему за монашеской наукой приходить иные люди, жил в дебрях лесных один и вся его братия была - серые волчищи.
Таков Сергий Радонежский.

Отпрыск боярского рода из Ростова. Даже обеднев, люди столь высокой крови могли рассчитывать на высокое положение при дворе у какого-нибудь князя. Им бы дали добрую службу, обеспечили бы жизнь безбедную.
А Сергий - в лес, на снедь дикому зверью.
Но ведь увидела Русь смысл в этом его поступке! Ученики к нему пошли - тоже не из голи перекатной, а из больших людей. С течением времени от обители Сергия разошлись они по «благоуханным дебрям» Московской Руси и Русского Севера, ставя монастырьки в местах глухих и отдаленных, жили в чащобе, на пустынных островах, в холоде и голоде… Но бывали счастливы. В бедности, от всего отказавшись, не зная, даст ли Господь им на завтрашний день кусок хлеба, славили Бога, радовались жизни такой.
Не один человек последовал нестяжательскому примеру преп. Сергия, не десять и не сто, но тысячи. Сам русский характер, кажется, переломился от одного знания, что такой человек существует.

Жестокосердие

Церковь на Руси переживала разные времена.
Монаршая власть московская и Митрополичий дом долго, трудно, в спорах и примирениях строили отношения между собой. Менялись люди на московском престоле и на митрополичьей кафедре. Церковь понемногу уступала светским правителям политическую силу и власть над многими делами, исстари пребывавшими в ее ведении. Порой она страдала от самовластия московских государей. В иные времена жила с ними в «симфонии» - добром мире и соработничестве.
Но всегда и неизменно за нею признавалось право духовного пастырства по отношению к людям, восходившим на трон. Никакой закон не ограничивал власть московских самодержцев. Однако они так же, как и любой из их подданных, должны были предстать после смерти перед Высшим Судией и ответить за грехи, совершенные при жизни. Государь - такой же христианин, как и все подвластные ему христиане. Государь обязан соблюдать Заповеди Господни с той же строгостью, что и последний нищий на храмовой паперти. Вот об этом Церковь и должна была напоминать самовластным правителям. Даже если за такое напоминание приходилось расплачиваться властью, свободой, жизнью…
Митрополит Филипп заплатил эту цену. Грозного, неистового царя Ивана Васильевича он не побоялся пасти посохом железным и тем вошел в народную память.
До Ивана Грозного Русь не ведала, что политические проблемы можно решать с помощью массовых казней. Нельзя сказать, чтобы они находились на периферии политической культуры. Нет, неверно. Они просто не допускались.
Никакая «азиатчина», «татарщина» и тому подобное не втащили на русские земли пристрастие к такого рода действиям. Русь знала Орду с середины XIII века. Но свирепости от Орды не научилась. На войне, в бою, в запале, в только что взятом городе, когда ратники еще разгорячены недавнею сечей, - случалось разное. Крови хватало. А вот по суду или даже в результате бессудной расправы, связанной с каким-нибудь «внутренним делом»… нет. Никаких признаков.
Можно твердо назвать дату, когда массовые репрессии вошли в политический быт России. Это первая половина - середина 1568 года. И ввел их не кто иной, как государь Иван Васильевич.
Его современники, его подданные были смертно изумлены невиданным доселе зрелищем: слуги монаршие убивают несколько сотен виноватых и безвинных людей, в том числе детей и женщин! Несколько сотен. На тысячи счет пойдет зимой 1569-1570 года. А пока - сотни. Но и это выглядело как нечто невероятное, непредставимое. Царь устроил настоящую революцию в русской политике, повелев уничтожать людей в таких количествах…
Для XVI века не 4000, и даже не 400, а всего лишь 100 жертв репрессий - и то слишком много. Далеко за рамками общественной нормы.
Скорее всего, это государево нововведение было заимствовано из Западной Европы. Там длилась и длилась бесконечная эпоха религиозных войн. Масштабное пролитие крови стало для европейцев делом привычным…
В 1566 году митрополитом Московским и всея Руси стал Филипп, бывший игумен Соловецкого монастыря. Царь дал ему право «печаловаться» о судьбе осужденных на казнь. Долгое время отношения главы Церкви и главы государства были добрыми. В одном из посланий к братии Соловецкого монастыря митрополит просил молиться за государя и его семью.
Но с течением времени монарх все реже прислушивается к голосу Церкви. Позволив митрополиту вступаться за опальных, царь впоследствии нарушил свое обещание.
Расследуя дело конюшего И. П. Федорова, одного из первых лиц в государстве, царь первый раз применил массовые казни. Пострадало множество людей невинных - насельников во владениях вельмож, их слуг, членов семей… Московская Русь такой крови не знала. Страна зашаталась, людей разделили злоба, гнев и печаль.
Митрополит Филипп уговаривал Ивана Грозного, «дабы государь престал от такого неугодного начинания Богу и всему православному християнству. И воспомяну ему Евангельское слово: “Аще царство на ся разделится - запустеет”. И ина многа глагола со многими слезами…». Не добившись своего, позднее митрополит обличил царя прилюдно: «Мы убо, царю, приносим жертву Господеви чисту и бескровну в мирское спасение, а за олтарем неповинно кровь лиется християнская и напрасно умирают!» Он публично отказал царю в благословении, призывая Иван Васильевича прежде простить «согрешающих» ему. Как «пастырь добрый» Филипп готов был «душу свою положить за овец».

Митрополит Филипп обличает Ивана Грозного.
Я. П. Турлыгин (1857-1909)

Его противление нехристианскому жестокосердию Ивана IV вызывало царский гнев. Иван Васильевич настоял на свершении суда над митрополитом. Архиерейские одежды были насильно сорваны с него прямо в храме, во время богослужения, и заменены на рваную рясу. Некоторые мужественные иерархи противилось суду, а когда, под давлением царя, на основе клеветнических показаний Филиппа все-таки признали виновным в «порочной жизни», они не позволили сжечь его. Смертная казнь была заменена ссылкой в тверской Отроч монастырь. Там в 1569 году его тайно убил Малюта Скуратов.
Казалось бы, где тут духовная победа митрополита Филиппа? Казней он не остановил, да и себя не сберег.

Но после него Россия жила, помня: никто не освобожден от греха жестокосердия, никому не простительно беспощадное душегубство. Даже государю. Должно было прозвучать слово правды, и оно прозвучало.

Неверие

XVIII век и начало XIX принесли России великую шаткость в вере. Церковь ослабела. Высшие сословия увлеклись вольнодумством, философией и масонством. Простой народ потёк в секты, да и просто отпадал от храма, ибо видел униженное состояние собственных священников и с каждым годом всё менее почитал их.
Обсуждать дела веры как нечто значимое, видеть в религии не просто нравственную обязанность, а общение с Богом, сделалось как-то… неудобно. «Не для серьезных людей». Из христианства стремительно вымывался мистический пласт, растворялась сама идея о сверхъестественном вмешательстве Бога в дела человечества.
И вдруг является преподобный Серафим Саровский.
Он был для «просвещенного века» словно игла в подушке - мешал благодушно задремать под сенью обленившейся веры.

Император Александр I у преподобного
Серафима Саровского. С картины нач. XX в.

Святой Серафим вышел из затвора в ветхом возрасте. Он врачевал тела и души всего лишь 8 лет - между 1825 и 1833 годами. Но слова его и поступки быстро разносились молвою по всей России.
Ему дан был от Бога дар заглядывать в души и давать спасительные советы. Тем, кто приходил к нему, старец, бывало, говорил немало горького о скверне в их душах. Те плакали и слезами очищались.
На вопрос собеседника о том, каким образом он может, даже не выслушав нужды странника, провидеть его сердце, старец говорил: «Как железо ковачу (кузнецу. - Д. В.), так я передал себя и свою волю Господу Богу: как Ему угодно, так и действую; своей воли не имею, а что Богу угодно, то и передаю». По его словам, сердце человеческое открыто одному Господу. «А я, грешный Серафим,- говорил старец, - первое помышление, являющееся в душе моей… считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, только верую, что так мне указывается воля Божия для его пользы».
Посетители старца многое множество раз убеждались: Бог даровал Серафиму силу знания их самых потаенных чувств и мыслей. А когда старец предсказывал то, что должно произойти в будущем, слова его непременно сбывались.
Другой его дар - исцеление от тяжких недугов, с которыми не мог справиться никакой лекарь. Серафиму же хватало для уврачевания одной молитвы…
Преподобный Серафим стал живым напоминанием о том, что в мире существуют не только физика, химия, биология, но и нечто более высокое, несводимое к науке и не постигаемое ею. Нечто, к чему можно прийти только путем веры. .

При реализации проекта использованы средства государственной поддержки (грант) в соответствии с Распоряжением Президента Российской Федерации от 29.03.2013 № 115-рп.

История канонизации Русских святых, составляющая предмет настоящего исследования, совсем еще не разработана в нашей церковно-исторической науке, в которой мы не можем указать ни одного сочинения по этому вопросу. Предлагаемое исследование представляет первый опыт более или менее полного изложения истории канонизации наших святых. Как первый опыт, оно, конечно, не может претендовать на полное совершенство и не чуждо недостатков. Последние обусловливаются как трудностию самого предмета исследования, так и его неразработанностью в нашей церковно-исторической науке. Впрочем, в последнее время появлись несколько сочинений по Агиологии, каковы напр.: Полный месяцеслов Востока преосв. Сергия, Жития святых, как исторический источник, В.О. Ключевского, Источники русской агиографии Барсукова и друг., в которых собрано много материала и данных, касающихся истории канонизации Русских святых, и которыми автор с благодарностию пользовался. Кроме того, ему пришлось не мало пользоваться и рукописями библиотек: Московской Духовной Академии, Троице-Сергиевой Лавры и Патриаршей. Автор приносит глубокую благодарность лицам, заведующим этими библиотеками и содействовавшими успешному ходу его занятий.
   Нравственным своим долгом считаю выразить свою искреннюю и глубокую признательность профессору Евгению Евсигнеевичу Голубинскому за ту помощь и советы, которыми я пользовался при составлении своего исследования.
    В. Васильев Пенза, 17-го мая 1893 г.

Введение

   Тайнозритель Нового Завета, Иоанн Богослов, вместе со Христом, сидящим на престоле одесную Бога Отца и окруженным Ангелами, «видел великое множество людей в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках, которые омыли одежды свои и убелили их кровью Агнца» (). В этих словах тайнозрителя нельзя не видеть указания на первых христианских мучеников, которые пролили свою кровь и прияли мученическую за Иисуса Христа. Будучи столько прославлены Богом в небе, они естественно должны стать предметом почитания для своих собратий по вере и на земле. И действительно, почитание мучеников в христианской церкви восходит к глубокой древности. Уже св. Ап. Павел заповедует современным ему христианам поминать наставников своих, запечатлевших веру во Христа своею мученическою смертию: поминайте наставники ваша, иже глаголаша вам слово Божие, их же взирающе на скончание жительства, подражайте вере их () . Первенствующие христиане свято исполняли заповедь великого Апостола. Так, уже в начале второго века спутники священномученика Игнатия, епископа Антиохийского, пострадавшего в Риме (около 107 или 116 года), в заключение описания его мученических подвигов говорят: «восхвалив Бога, подателя благ и ублажив святого, мы заметили для себя день и час кончины его, дабы, собираясь во время его мученичества, иметь общение с доблестным страдальцем Христовым» . Точно также и христиане Смирнские, собрав кости св. Поликарпа, епископа Смирнского, и положив их, где следовало, говорят далее в повествовании о кончине его, что они будут с веселием и радостью собираться туда (т.е. к месnу погребения), чтобы «праздновать день его мученичества как в память совершившего уже свой подвиг, так и в поощрение имеющих совершить» . В последующее время гонений, когда церковь украсилась бесчисленным сонмом мучеников, мы находим все более и более известий об их почитании. На мучеников, которые небоязненно исповедали и засвидетельствовали (μαρτύρ - свидетель) миру истину веры христианской своим словом, страданиями и смертию, стали смотреть, как на ратоборцев Церкви Христовой, утвердивших и возвеличивших ее в мире . Такой взгляд имеет свое историческое основание. Мужество мучеников, их кротость и в то же время это отсутствие страха перед самыми страшными муками и пытками, какие могла только выдумать злоба язычников, производили такое сильное впечатление на последних, что многие из них обращались в . Не даром Тертуллиан говорил, что кровь христианская служит семенем и что число христиан через смерть мучеников вместо того, чтобы уменьшаться, чудесно увеличивается . Действуя так на язычников, мученики производили на своих собратий по вере еще более благотворное влияние, подавая им пример непреклоннй твердости и преданности вере Христовой. Естественно было Церкви с благодарностию вспоминать память этих своих героев. «Таковая жизнь, говорит Евсевий, по всей справедливости оставляет по себе твердую память и вечную славу. Ибо, как самая жизнь мученика отличается смиренномудрием и памятованием Божиих велений, так и кончина его бывает исполнена великодушия и благородного мужества. А потому за нею следуют гимны, псалмы и славословия; за нее воссылается хвала Сердцеведцу всех и в память сих мужей совершается благодарственная жертва, чистая от крови и всякого начилия, жертва, не требующая ни благовония ливана, ни горящих костров, но довольствующаяся чистым светом, сколько его нужно для освещения молящихся» . И мы действительно видим, что на первых же почти порах в христианской церкви почитание мучеников было всеобщим. Так, в приведенных словах христиан Смирнских дается знать, что древние христиане в дни кончины мучеников ежегодно совершали в честь и память их церковные праздники. С сею же целию предстоятели церквей во времена гонений назначали особенных лиц из клира, которые обязаны были вести точные записи, кто из христиан и когда скончался мученическою смертию. «Отмечайте дни кончины их, пишет св. Киприан, епископ Карфагенский, в послании к своему клиру, чтобы ежегодно освящать их общественным богослужением. Пусть Тертулл замечает, записывает и означает для меня те дни, в кои блаженные братья наши преходят чрез смерть к славному бессмертию» . А Фабиан, папа Римский, поставил иподиаконов, на обязанности которых лежало проверить эти записи, составленные писцами или нотариями . Эти дни кончины мучеников, отмечавшиеся в особых записях, и праздновались Церковию. Тертуллиан говорит: «мы совершаем приношения за усопших и торжества в честь святых» . Св. Григорий Неокесарийский (ум. около 266 г.), по свидетельству жизнеописателя его св. Григория Нисского , совершал торжественное богослужение во дня памятей мучеников, собирая в эти дни верующих на гробах их. Таким образом, еще в первые три века в каждой церкви были свои календари или святцы (fasti), в котопых отмечены были, как праздники, дни кончины мучеников: habes tuos census, tuos fastos, говорит Тертуллиан . Наравне с мучениками Церковь в это время чтила и исповедников, как это можно видеть из свидетельств св. Киприана. «Должно, пишет он в одном из своих писем к клиру, иметь заботливость и попечение о телах тех, кои хотя не были замучены в темницах, однако умерли славною смертию. Ибо и сих мужей доблесть и слава столь же велика, что надлежит причислить к блаженным мученикам» .
   С IV века в христианской Церкви начинается почитание святых подвижников, угодивших Богу святостию своей жизни. Во времена языческих императоров и жестоких гонений на христиан святые подвижники скрывались в пустынях и жили здесь в неизвестности, работая пред лицом одного Бога. Притом же ихсмиренные подвиги заслоняемы были громкими подвигами святых мучеников. Вот почему история не представляет ясных и определенных свидетельств о почитании святых подвижников из первых трех веков христианства. Только из свидетельства св. Киприана можно видеть, что в его время и св. угодники признавались достойными почитания наравне с мучениками. Так, в своем трактате «о ревности и зависти» он признает достойными венца и тех подвижников благочестия, которые совсем не терпели истязаний и мучений от гонителей. «У христиан, говорит он, не один только венец, который приобретается во время гонений. И мирное время имеет свои венцы, которыми увенчеваются победители, ниспровергшие и низложившие врага в многоразличной и неоднократной битве. Укротившему похоть - победный знак воздержания; ставшему выше гнева и обиды - венец терпения. Торжество над корыстолюбием тому, кто презирает деньги» и проч. Но после того как христианская вера сделалась господствующею в греко-римском мире и прекратились гонения на христиан, взамен мученичества выступает монашеское подвижничество, которое для приода вселенских соборов сделалось тем же, чем было мученичество для Церкви первенствующей. К нему стремились все, жаждавшие высших духовных интересов, и аскетический идеал безраздельно царил в нравственной жизни греко-восточного мира. «Рече авва Афанасий, говорится в одном патерике, яко множицею глаголют нецыи от нас, яко нде есть гонение и мученичество? Се уже мучим буди совестию, умри греху, умертви уды земные, и се будеши мученик изволением. Они с царями и князи боряхуся, - имаши и ты противляющегося диавола - царя греху и князя бесовы» и проч. . Это добровольное мученичество ставилось даже выше подвигов св. мучеников. «Мученицы бо во един час времени подвизавшеся скончашася, житие же чернеческое по вся дни страждущий Христа ради мучен бывает, не против плоти и крови ополчаяся, но противу владыкам и противу властем, противу миродержцем тмы и противу духовом лукавства до последняго издыхания брань имуще, и страждут и венчаются, оружие Божие имуще за помогающего нам и совершающего ны Христа» . Соревнуя древним мученикам, святые подвижники показали чудеса подвижничества, достойные удивления и недоступные для подражания.
   Время с IV века по Рождестве Христовом представляет самый блестящий расцвет монашества, давшего Церкви много святых угодников, прославленных еще при жизни своей от Бога чудесами, и которых она, как и сучеников, также причисляла к лику святых. Именно о веке Константина Великого Госпиниан говорит: «наконец входит в обычай, что не только памяти мучеников, но и других святых и достохвальных мужей уже во времена Константина В. начинают торжественно праздноваться. Так о Палестинянах свидетельствуют церковные историки: Созомен (кн. 3, гл. 14) и Никифор (19, 15), что в силу этого обычая они публично прославляли памяти Илирия (Hilarius) Аврелия, Алексия - монахов, и что в последующие времена этот обычай более и более распространяется» .
   Во все последующее время постепенно увеличивавшийся сонм святых составлялся или из лиц, которые потерпели мученичество за веру Христову, или из лиц, которые прославились свою истинно благочестивою жизнию, проявлявшеюся в различных формах аскетизма, или же, наконец, из лиц прославивших себя великими заслугами Церкви.
   Лица, прославившиеся или своею благочестивою и святою жизнию, или особенно выдающимися заслугами Церкви, обыкновенно еще при жизни своей пользуются глубоким уважением от своих современников. В этом случае подобные лица ничем не отличаются от тех лиц, которых гражданская история провозглашает героями и великими людьми, так что между одними и другими можно провести полную аналогию. Как в гражданской жизни людей, прославившиеся в той или другой сфере своими громкими подвигами и благотворною деятельностью, приобретают любовь и уважение народа при своей жизни и благодарную память в потомстве, так и люди, прославившиеся своими подвигами благочестия или оказавшие Церкви своею деятельностью большие услуги, или, наконец, положившие живот свой за веру Христову, приобретают уважение от членов Церкви и имена их с эпитетом святого и по смерти их с благоговением вспоминаюся потомством. Но судьба тех и других по смерти бывает уже не похожа и в этом случае между ними аналогии быть не может. Святые после своей смерти за святую и благочестивую жизнь становятся «сосудами благодати Божией», вследствие чего и после своей смерти они имеют возможность продолжать свою благотворную деятельность на пользу людей, живущих в этом мире. Многочисленные чудеса и исцеления, подаваемые святыми, служат непререкаемым доказательством их связи с земным миром. Это последнее обстоятельство в свою очередь еще более увеличивает то уважение и благоговение к ним, которыми они пользовались при своей жизни. Наконец, вера в силу ходатайства святых пред Богом, заставляет и побуждает христиан в чаянии их скорого заступничества обращаться к ним с своими горячими молитвами. Вследствие этих причин почитание святого начинается иногда вскоре же после его кончины. Верующий народ толпами стремится на могилу святого, чтобы здесь испросить себе его ходатайства и помощи. Такого рода почитание святого можно назвать почитанием народным; оно почти всегда предшествует канонизации церковной и подготовляет ее.
   Но такого рода народное почитание святого, хотя бы оно и выражалось иногда церковным образом (служением панихид, молебнов), выходя исключительно из народной инициативы, не составляет еще того, что обыкновенно принято разуметь под канонизацией оных. Здесь не достает одного признака только, но тем не менее признака главного и существенного. Какой же это признак? Почитание святых, призывание их в молитвах относится к числу догматов кафолической Церкви. Отсюда, естественно, что и канонизация святых, как имеющая неразрывную связь с этими догмами, не может быть делом народа, а делом самой Церкви и высших представителей ее власти на земле. С другой стороны, это почитание народное, естественно вытекая из уважения и благоговения к памяти почившего подвижника или вообще святого, чуждо всякого над ними контроля. Последнее же обстоятельство легко может быть причиною явлений, не желательных в жизни Церкви. Народ, следуя своему естественному чувству уважения к святым, и не умея часто отличать истинного от ложного, может впасть в опасность признать действия естественные за сверхъестественные, чудеса ложные за истинные, отсюда признать за святого такое лицо, которое таковым признано быть не может. После всего сказанного для нас должно быть вполне понятно, что почитание народное должно всегда находиться под высшим контролем. С этою целью установлены разные правила, которые в совокупности своей составляли процесс предварительного исследования, всегда предшествующего канонизации в собственном тесном смысле этого слова и имеющего своею главною целию проверить те данные, которые говорят в пользу причисления того или другого лица к лику святых. Таким образом, канонизация святых должна быть делом высшей церковной власти; участие ее в канонизации должно составлять главный и существенный признак последней. Отсюда и самую канонизацию святых в собственном, тесном смысле этого слова можно определить таким образом: она есть право, принадлежащее Церкви, в лице ее высших представителей, причислять лица, известные ей благочестивою жизнью, особенными заслугами или мученичеством за веру Христову, к лику святых. Данное понятие о канонизации, в существе дела верное, тем не менее, однако, не может быть признано полным: оно не обнимает еще одного признака, входящего в состав этого понятия. Ибо канонизация всегда выражается в каких-нибудь формах; совершение ее обусловливается различными правилами и условиями, всегда необходимыми. Поэтому, полнее определяя понятие о канонизации, мы должны формулировать это определине таким образом: канонизация святых есть причисление высшею властию Церкви, выраженное в известных установленных ею формах, того или другого лица, известного ей благочестивою жизнью, мученичеством за веру и прославленного от Бога знамениями и чудесами к лику святых.
   Само собою разумеется, нельзя думать, чтобы канонизация святых с первого же раза явилась с готовыми формами, приемами и правилами своего совершения, которые уже потом постоянно и неизменно сохранялись и применялись бы в практике церковной . Те формы и приемы, в каких первоначально выражалась канонизация святых, потом сообразно с обстоятельствами и условиями, какие в разное время переживала Церковь, постепенно развивались и видоизменялись. Трудно, конечно, перечислить здесь, в общих сведениях о канонизации, все эти «формы» и приемы последней, равно как и правила совершения ее, многие из которых уже давно вышли из практики церковной ии сделались достоянием истории. Поэтому мы укажем здесь только те из них, которые сохраняются и до сих пор еще в нашей Церкви. К формам, в которых, начиная с самых древних времен и до настоящего времени, выражалась канонизация святых, принадлежат: установление празднования дня памяти святого и внесение имени его в святцы или месяцеслов. Установление праздника в честь того или другого святого делало необходимым составление жития и канона ему, которые бы могли читаться и петься в этот день в Церкви.
   Установление праздника в честь того или другого святого и внесение имени его в календарь составляют главнейшие и существеннейшие формы, в которых выражается и которыми сопровождается канонизация святых. После того как установлен праздник в честь святого и имя его занесено в календарь, он формально причисляется к лику святых: к нему обращается Церковь с молитвами о ходатайстве и помощи; с этого времени во имя его начинают строить храмы. Икона этого святого и мощи, если они, конечно, были открыты, выставляются для всеобщего почитания. При этом на иконе лик святого всегда окружается сиянием (nimbus) или венцом, в знак того, что святой сделался участником высшей небесной славы .
   Право совершения канонизации в различное время принадлежало различным лицам, начиная с епископа местной Церкви, до папы и целых соборов. Единообразие в этом отношении установилось уже сравнительно в позднее время: в Католической Церкви право совершения канонизации святых перешло исключительно к папе не ранее последней четверти XII в., в Восточной Греческой Церкви право совершения канонизации продолжало принадлежать епископам местных Церквей по крайней мере до XIV века. Подобно Греческой Церкви и в Церкви Русской право совершения канонизации святых до XVI века принадлежало исключительно епископам и только с этого времени, именно со времени Макарьевских соборов, перешло исключительно к высшей центральной власти нашей Церкви.
   Тот или другой святой может быть почитаем и прославляем только в одной Церкви, какой-нибудь местной, и в таком случае он будет только местным угодником; или же может быть почитаем во всей Вселенской Церкви и в этом последнем случае святой становится угодником общим или всецерковным. Так напр., наши русские святые по отношению к древним святым Греческой Церкви, признаваемым все. Вселенскою Церковию, будут местными святыми, а последние вселенскими. На этом основывается различие канонизации святых - местной и всеобщей. Первая дает право на почитание святого в какой-нибудь одной Церкви, последняя же дает право на почитание во всей Вселенской Церкви. Но и в каждой местной Церкви (Русской, Болгарской и т.д.) могут быть и общие и местные святые. Первыми будут те, которые прославляются во всей Церкви, местными будут те, которые прославляются только в одной какой-нибудь части ее (епархии). Ближайшая причина, от которой зависит это различие в характере канонизации, стоит в тесной связи в зависимости от того, кем совершается она. Если канонизация того или другого святого совершается местным епископом, власть которого простирается на одну только его епархию, то, очевидно, и святой, канонизированный этим епископом, преимущественно почитается только в его епархии и, следовательно, канонизация должна будет носить местный характер . Если же канонизация святого совершается высшею властию Церкви, то в таком случае она носит уже общий характер, и святой прославляется во всей Церкви. Но, кроме этой главной причины, которою обусловливается местный характер канонизации, есть и другие условия и обстоятельства, которые действуют в том же направлении. Эти обстоятельства и условия касаются не только церковной жизни, но очень часто и гражданской, политической. Главное из этих условий, это усиление централизации церковной власти, ведущее за собою уменьшение прав епископов местных Церквей, или же усиление централизации власти государственной, всегда ведущей за собою объединение прежде разрозненных частей, живших особою жизнию, в одно целое, вследствие чего и местный характер почитания святых, благодаря этому, постепенно уменьшается, и почитание их распространяется на все объединенное целое.
   Приступая к истории канонизации русских святых, мы на первых же порах встречаем очень много затруднений. Мало того, что этот вопрос принадлежит к числу вопросов, которых еще совершенно не касались в русской церковно-исторической науке, но и материал, необходимый для его решения, еще совсем почти не собран и не сгруппирован. Поэтому нам приходится и собирать этот материал, и делать на основании его те или другие выводы. Но если вообще наша древняя церковная история небогата источниками, то относительно вопроса нашего и подавно. Особенно эта бедность источников сказывается при обозрении истории канонизации за первый период ее, обнимающий собою время от половины 11 века до половины 16 века. Прежде всего этот период не особенно богат фактами канонизации, ибо во все продолжение его Русская Церковь канонизировала сравнительно с последующим временем очень мало святых; затем, - и это главное - он весьма беден сведениями об этих фактах. Мы не только не находим никаких известий о том, как совершалась канонизация, т.е. о ее форме, приемах и правилах, но иногда очень трудно и даже почти невозможно определить и самое время совершения ее. Это отсутствие известий с первого взгляда невольно наводит на мысль, что канонизации, понимаемой в смысле признания высшею духовною властию святым того или другого почившего угодника, у нас во многих случаях и не было. Большею частию дело представляется так. Умирает какой-нибудь подвижник, известный святостию своей жизни. После его смерти, спустя долгое или короткое время является житие его, затем служба, начинают строить в честь его храмы и праздновать день смерти; словом, начинается почитание церковное, что несомненным образом свидетельствует уже, что умерший признан за святого или канонизирован. Но когда эта канонизация совершилась и как, т.е. был ли признан этот умерший за святого высшею церковною властию, или это случилось так, само собою, постепенно, - обо всем этом сведений не сохранилось, потому что не находим акта, который бы положительно говорил, что такой-то святой и тогда-то признан высшею церковною властию за святого. Таких актов или определений церковной власти о причислении к лику святых и церковном почитании того или другого святого мужа, просиявшего святою жизнию, - определений, подобных тому, какое объявлено было в настоящем столетии, в 1831 году, по случаю открытия мощей святителя Митрофана и другого, которое объявлено было в 1861 г., по случаю канонизации св. Тихона, - таких актов за весь первый период канонизации русских святых мы имеем только один, это акт канонизации Петра, митрополита Московского . Не имея же таких актов, которые были бы для нас драгоценны как для определения времени канонизации того или другого святого, так, главным образом, и для знакомства с формами и приемами ее, мы должны обратиться к другим источникам. К такого рода источникам мы относим: а) святцы или месяцесловы, б) жития и службы святым и г) летописи. При этом нужно заметить, что и указанные источники не все могут быть полезны для нашей цели в одинаковой мере. Чтобы видеть, насколько каждый из этих источников нам может быть полезен, мы сделаем краткое их обозрение.
   Свое обозрение агиологических источников мы начнем с обозрения святцев . С первого взгляда кажется, что для определения времени канонизации того или другого святого святцы или месяцесловы могут служить для нас незаменимым источником, ибо, по-видимому, естественно ожидать, что непосредственно за признанием святости того или другого угодника следовало внесение имени его в месяцесловы. Но история не представляет достаточных фактов для подтверждения этого положения, даже, напротив, опровергает последнее, особенно по отношению к первому времени. Присматриваясь к дошедшим до нас святцам из древнего периода нашей Церкви, мы видим, что хотя последнею и были установляемы праздники в честь русских святых, однако, они не были вносимы в месяцеслова иногда очень долгое время. Так, мы имеем под руками святцы из XI и XIII веков. В первых не находится ни одного праздника в честь русских святых, установленного нашею Церковью, хотя тогда они уже и существовали; во-вторых же находим только праздники в честь святых Бориса и Глеба и преподобного Феодосия Печерского , хотя история несомненно показывает, что к этому времени число праздников, установленных Русскою Церковью, было уже гораздо более . Точно так же это было и в последующие времена Русской Церкви. Так, в некоторых дошедших до нас месяцесловах первой половины XV века мы находим только следующих святых: преподобного Феодосия, первого начальника общему житию, св. Владимира и св. страстотерпцев Бориса и Глеба . Между тем, как увидим ниже, к XV веку святых, прославленных нашей Церковью, было гораздо более. Эти факты наглядным образом свидетельствуют, что прославление того или другого святого не всегда сопровождалось внесением его имени в святцы или месяцесловы. Кроме того, наши святцы так же, как и в Греческой Церкви (о чем ниже), от которой они перешли и к нам, стояла вне надзора церковного. «Неспаведливо было бы думать, говорит преосвященный Макарий, будто такое внесение святых русских и славянских в наши тогдашние святцы было следствием распоряжения высшей духовной власти, митрополита или собора: в таком случае в святцы известного времени были бы внесены одни и те же святые, чего однако не видим. А, по всей вероятности, это зависело частию от произвола переписчиков или лиц, по воле которых они писались, частию же от того только, что имена известных святых находились в рукописях, иногда привезенных из Греции, с которых у нас снимались копии» . Естественным следствием такого порядка вещей, очевидно, должно было быть разнообразие святцев относительно памятей русских святых. И действительно, трудно найти двое святцев, принадлежащих к одному и тому же времени, которые были бы сходны между собою. Это несходство и разнообразие должно было еще более увеличиться потому, как увидим ниже, что за весь первый период канонизации русских святых почитание их носило главным образом местный характер, в силу которого переписчикам святцев естественно было вносить в последние преимущественно только местных святых и тех из других областей, которых почему-либо переписчики предпочитали другим. Если же, с одной стороны, церковное прославление того или другого святого не всегда необходимо вело за собою внесение его имени в церковные святцы и если, с другой стороны, святцы, предоставленные произволу переписчиков, стояли вне церковного надзора, вследствие чего в них легко могли быть вносимы лица, только место чтимые (в самом тесном смысле этого слова), но Церковью формально еще не канонизированные, то очевидно, что и на свидетельство их при определении времени совершения канонизации трудно положиться. Впрочем, нам для означенной цели придется все-таки иногда обращаться к последним, это главным образом тогда, когда нет прямых и положительных свидетельств о времени совершения канонизации того или другого святого; ибо присутствие имени святого в святцах известного времени, особенно, если с этим же временем совпадает появление жития и службы ему, может служить основанием для более или менее вероятного предположения о времени совершения канонизации святого. А таких случаев из первого периода, когда для определения времени канонизации святого приходится обращаться к этим второстепенным источникам, как увидим, будет немало.
   Еще менее могут быть полезны для нашей цели, т.е. для определения времени совершения канонизации того или другого святого, жития святых, которые в большинстве случаев появлялись задолго до церковной канонизации их, служа только подготовительным условием к этой последней. Впрочем, между житиями, по своей форме различными, есть одна форма, которая может указывать иногда на время канонизации святого. Это так называемая проложная форма. Она всегда помещается в службе святому, именно в каноне, и имеет богослужебное значение, так как читалась на утрени после шестой песни канона . Таким образом существование жития в последней форме может свидетельствовать о начале церковного почитания того или другого святого. Кроме того, эта последняя форма жития, как увидим ниже, требовалась и для канонизации святого, вследствие чего, если такого жития ранее последней не появлялось, то оно составлялось всегда после нее и потом проверялось высшею духовною властию. В последнем случае, очевидно, проложная форма жития может служить уже положительным свидетельством о времени совершения канонизации того или другого святого.
   Но если жития святых не всегда могут для нас служить основанием для определения времени канонизации того или другого святого, то они составляют для нас незаменимый источник в другом отношении. Агиобиографы при составлении житий главным образом имели в виду достижение двух целей: назидание читателей и похвалу святому. Поскольку жития являлись для достижения целей назидания, постольку они для нас безразличны. Чтобы достигнуть второй цели, агиобиограф должен был излагать историю прославления святого, - и в этом последнем отношении жития святых, хотя и не все, дают нам много драгоценных сведений для составления представления о способах, приемах и правилах канонизации за тот или другой период нашей истории, ибо эта намеченная агибиографом цель заставляла его говорить об открытии мощей, о чудесах, свидетельствовании тех и других высшею духовною властию и проч. А это все такие сведения, не имея которых, мы не могли бы составить понятия и о форме канонизации. Поэтому впоследствии нам придется весьма часто обращаться к житиям святых и некоторые главы, как увидим ниже, придется писать исключительно на основании их одних.
   Более важное значение для определения времени совершения канонизации могут иметь службы в честь святых. Канонизация всегда сопровождалась установлением праздника в честь святого. А установление праздника естественно делало необходимым составление ему службы. Таким образом, служба тому или другому святому являлась следствием его канонизации. Так, действительно, в большинстве случаев, как показывает история, было и на самом деле. Вследствие такой тесной связи канонизации святого с службой ему, в силу которой первая была причиной, а последняя следствием первой, естественно, что время появления службы может говорить и о времени совершения канонизации. Впрочем, в истории мы встречаем факты, которые показывают, что иногда службы святым подобно тому, как и жития, появлялилсь ранее их канонизации. Случалось, что какой-нибудь грамотей, особенно ревнуя о почитании и прославлении святого, по своей собственной инициативе составлял службу ему. Конечно, в первое время она не имела церковного значения, будучи употребляема в частной, домашней молитве. Но потом та же ревность, которая побудила написать службу святому, побуждала составителя ее распространять ее в обществе, вследствие чего круг ее читателей расширялся: она уже является во многих списках. Таково, напр., происхождение службы св. Андрея, князя Смоленского. Это видно из слов преп. Даниила Переяславского, который, ходатайствуя о церковном прославлении этого святого, между прочим говорил царю Ивану Васильевичу и митрополиту Иосафу: «мы же не пред многима леты своими очима видехом память ему твори в храме, в нем же мощи его починаху и службу ему совершаему и стихеры и канун имени его певаемы и на иконах образ его написуем . Таково же происхождение канона преподобного Иосифа Волоцкого , написанного еще до канонизации этого святого Фотием, учеником Кассиана Босого, для молитвования по нему в келлии. Но подобных примеров история представляет нам очень немного, так что на них можно смотреть, как на исключение из общего правила, по которому служба святому обусловливалась его церковным прославлением. При этом служба, явившаяся ранее канонизации святого, как это видно из приведенного выше примера Иосифа Волоцкого, имеет только частное, так сказать, домашнее употребление. Между тем мы, конечно, для определения времени канонизации, будем брать во внимание только такие службы, о которых положительно известно, что они имели богослужебное значение, т.е. пелись в церкви в праздник святому, о чем можно судить уже по тому, что на этих службах часто мы находим пометки, что такая-то служба составлена по благословению такого-то митрополита или епископа.
   Помимо этого значения службы, составленные в честь святых, имеют еще другое, так сказать, косвенное значение для определения времени совершения канонизации того или другого святого. Хотя службы святым, как и жития их, имея одни и те же цели, назидание верующих и прославление угодников, - и мало заключают в себе исторических данных, тем не менее иногда у автора проскальзывают намеки на современные факты и события, по которым можно определить время появления службы святому и, следовательно, время его прославления церковного. Так, напр., службы, составленные в период монгольский, все почти содержат в себе указания на это иго, с просьбою о хадатайстве святого пред Богом о скором избавлении от поганых. Само собою разумеется, что указания эти отличаются общим характером. Но иногда и такого рода указания, как увидим ниже, могут принести пользу, проливая свет в непроглядную тьму древности.
   Нам остается рассмотреть еще один источник для нас необходимый - это летописи. Летописи также имеют в этом отношении немаловажное значение, заключая в себе указания и сведения драгоценные для нас. Летописцы наши передают не мало фактов, касающихся жизни более известных и знаменитых святых, и их прославления после смерти. Они рассказывают их жития, повествуют об открытии мощей, иногда даже и об установлении праздников в честь их. Случится ли чудо при гробе святого, летописец с великою радостию вносит в свою летопись иногда просто известие, что такого года простил у гроба такого-то святого человека, больного тем-то, - иногда же целое пространное сказание о чудеси; построют ли храм в честь святого, летописец не преминет занести и это в свою хронику.
   Из обозрения источников, которыми мы будем пользоваться при составлении истории канонизации Русских святых, можно уже видеть, насколько они недостаточны для этого. Благодаря такому недостатку последних, нам, естественно, пришлось обратиться для решения некоторых вопросов из истории канонизации Русских святых в Церкви Греческой в той надежде, что знакомство с способами и приемами канонизации последней принесет нам существенную пользу. Отсюда должна быть вполне понятна цель нашей первой главы, в которой мы думаем представить краткий очерк канонизации в Греческой Церкви.
   В Х веке Россия приняла христианство от Восточной Греческой Церкви. Вместе с учением, составляющим внутреннее содержание христианства, она заимствовала от Церкви Греческой праздники и святцы. Заимствовав греческие святцы, Русская Церковь, следовательно, в первое время совершала те же самые праздники, какие совершала и Церковь Греческая.
   До XI века Русская Церковь не устанавливала своих собственных праздников. Но с первой половины этого века к прежним, заимствованным ею от Греческой Церкви, она стала присоединять праздники в честь своих собственных святых, прославленных среди нее Богом. С этого времени и начинается история канонизации русских святых. Естественно думать, что при первом представившемся случае канонизации наша Церковь за формами и приемами последней обратилась к Церкви Греческой, от которой она заимствовала и праздники в честь святых. Отсюда и канонизация святых в первое время существования Русской Церкви должна быть сходною в своих существенных чертах с канонизацией в Греческой Церкви за тот же самый период времени.
   Присматриваясь к тому, как совершалась канонизация в Русской Церкви, не трудно заметить в ней два периода, резко отличающиеся друг от друга своими особенностями. Первый период, начавшийся с XI века и продолжавшийся до половины XVI в., отличается местным характером канонизации, причем право совершения последней принадлежало предстоятелям местных церквей - епископам. Во втором периоде, начавшемся знаменитыми Макарьевскими соборами (1547 и 1549 г.г.), канонизация принимает уже общий характер и при том более однообразный; при чем право канонизации исключительно переходит к митрополиту с собором епископов, и затем к патриарху, вообще к высшему органу духовной власти в Русской Церкви. Порядок и правила канонизации святых, установленные у нас Макарьевскими соборами, действовали почти в продолжение всего XVII века, вследствие чего и в ходе совершения ее мы не замечаем во все это время никаких резких перемен и отличий до самого учреждения Св. Синода, когда Русская Церковь стала строже относиться к канонизиции святых.
   Наша задача и состоит в том, чтобы показать, как канонизация Русских святых, начавшаяся с первоначально заимствованных из Греческой Церкви форм, потом постепенно изменялась, пока не приняла постоянных и определенных форм, существующих в ней и доселе, - в чем состояли эти перемены и чем они вызывались и обусловливались.
   Намеченными нами задачами вполне определяется и план нашего исследования. После введения, в котором даны были общие сведения о канонизации, оно будет состоять из 4 глав и заключения. В первой главе мы дадим краткий очерк канонизации в Церкви Греческой, до принятия от нее христианства Россиею; вторая глава будет посвящена истории канонизации в нашей Церкви до Макарьевских соборов; третья - истории канонизации на этих соборах и четвертая, наконец, будет посвящена изображению общего хода и порядка ее со времени последних до учреждения Святейшего Синода. В заключении мы вкратце изложим те перемены, какие произошли в деле канонизации наших святых со времени учреждения Святейшего Синода.

День Всех святых, в земле Российской просиявших, знаемых и незнаемых, - праздник Русской Православной Церкви

Сегодня праздник нашей поместной Русской Православной Церкви - День Всех святых, от века в земле Российской просиявших. День этот, его песнопения и чтения, заставляет задуматься об истории нашей Церкви, одной из Церквей-сестер Вселенского Православия, о ее судьбах, современном состоянии и о каждом из нас как о членах ее тела. Являемся ли мы любящими и верными ее чадами - или лишь случайными посетителями ее храмов? Сегодня, обращаясь к опыту близких и далеких наших предков, необходимо осознать, что мало быть верующим, - надо быть воцерковленным, то есть жить регулярной духовной жизнью, регулярно участвовать в Таинствах Церкви, в ее молитвах, жить ее радостями и болями. Воцерковляясь, мы приобретаем опору, делаем свою жизнь богаче и содержательнее, приближаемся к совершенной радости.

Важнейший вопрос нашей современной жизни - это вопрос о Церкви, о ее единстве, о ее внутренней, приходской жизни. «Верую… во едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь», - так поется в православных храмах на каждой Литургии, эти слова, восстав от сна, произносит каждый православный, творя утреннее молитвенное правило. Без этой веры нельзя считать себя православным.

В дневном тропаре сегодня поется: «Якоже плод красный (то есть прекрасный ) Твоего спасительного сеяния Земля Российская приносит Ти, Господи, вся святыя в той просиявшия. Тех молитвами в мире глубоце Церковь и страну нашу Богородицею соблюди, Многомилостиве».

В нем мы молимся прежде всего о Церкви, о ее единстве. Просим молитв и помощи у всех святых, в стране Российской просиявших. Но нельзя, прося в молитвах о единстве Церкви, расчленять ее своими словами и делами.

Христианства нет без Церкви, есть только некое подобие его, равно как Церкви нет без епископа - носителя особого благодатного дара, преемственно и соборно передаваемого избранным с апостольских времен. Это общецерковное сознание сохраняется от дня нисхождения Духа Святого на апостолов и доныне. Выбор и поставление епископов - важнейшая часть деятельности святых Апостолов; многие из них сами были епископами отдельных городов и областей.

Ученик апостола Иоанна Богослова, священномученик Игнатий Богоносец, о котором при его жизни говорили, что младенцем его брал на руки Иисус Христос (Мф 18:2; Мк 9:36; Лк 9:47) в Послании к филадельфийцам писал: «Старайтесь иметь одну Евхаристию, ибо одна Плоть Господа нашего Иисуса Христа и одна чаша во единение Крови Его, один жертвенник». Он же подчеркивал: «Без епископа не делайте ничего относящегося до Церкви. Только та Евхаристия должна почитаться истинною, которая совершается епископом или тем, кому он сам предоставит это», - то есть священником, имеющим на то благодать, получаемую в таинстве священства.

Без епископа нет Церкви, поэтому при всех гонениях на Церковь - и в первые века, в Римской империи, и в XX веке, в атеистическом государстве, главный удар направлялся на епископат. Сейчас, когда нет физических гонений, делаются попытки подорвать в пастве доверие к архиерею, используя клевету и ложь. Не надо удивляться этому, хотя, конечно, не все церковные иерархи достойны своего сана, как и не все входящие в храм Божий достойны имени христианина.

По учению апостола Павла, Церковь - это тело Христово, а мы все - его члены (см. Кол 1:24; Еф 5:30). Единство Церкви и преемственность благодати ее священства от Апостолов - это один из краеугольных камней Православной веры. Вот почему наша Православная Церковь называется Апостольской, Соборной, хотя и состоит из отдельных поместных Церквей, находящихся друг с другом в тесном евхаристическом общении. Такое восприятие и понимание Церкви сопереживается, раскрывается, разъясняется на протяжении всей ее истории. Об этом учили апостол Павел (I в.), святитель Иоанн Златоуст (IV- V вв.), святой Иоанн Дамаскин (VII-VIII вв.), блаженный Феофилакт Болгарский (XI в.), святитель Феофан Затворник (XIX в.), священномученик Иларион (Троицкий) (XX в.). Эту же простую богооткровенную истину для русской интеллигенции, увлеченной рационалистической философией Запада, пытались раскрыть миряне нашей Православной Церкви - Алексей Степанович Хомяков (1804-1860) и др.

В Церкви вера, принятая от Христа и Апостолов, на протяжении веков сохраняется одной и той же. Она лишь разъясняется иногда в новых образах и понятиях в связи с запросами церковного народа или сомнениями мира сего. Эту веру блюли как святыню, как драгоценность святые, в земле Российской просиявшие, ее оберегало в течение тысячелетия русское Православие. Стремясь сохранить чистоту православной веры, мы очень четко различаем богооткровенные догматы, исторически сложившиеся благодатные каноны и частные богословские мнения-теологумены.

Отход от церковного единства ведет к сектантству, к ересям. Каждый новый «учитель» проповедует по-своему, и христианское учение становится чем-то весьма неопределенным, постоянно изменяющимся по желанию новоявленных учителей. Это хорошо видно на примере истории протестантизма и старообрядчества, на примере разделения новейших религиозных течений на все новые и новые враждующие между собой секты и группы. Причина расколов - гордость человеческая, хотя иногда поводом могут служить поступки и деяния лиц, которые считают себя находящимися в Церкви.

«С самого начала христиане составляли Церковь, - пишет священномученик архиепископ Иларион (Троицкий), - и веру в ее спасительность и в ту истину, что христианство не отделено от Церкви, мы можем считать данной от Самого Господа Иисуса Христа <…> Христос не только великий учитель, Он - Спаситель мира <…> Не учение только имеем мы от Христа Спасителя нашего, а жизнь». Христианство - радостная полнота жизни во Христе. Полнота этой жизни невозможна без участия в церковных таинствах.

Наши российские новомученики страдали не только за абстрактную веру христианскую, но прежде всего за Церковь Христову. Они не хотели менять радость совершенную на призрачное счастье мира сего.

С первых дней «великой» революции стали гнать и уничтожать именно Православную Церковь. Мусульманам Ленин писал поддерживающие письма, до 1929 г. гонений на баптистов не было. Через государственное издательство издавали пробуддистскую апологетику, в частности, работу супруги Рериха. После 1929 г. стали, правда, преследовать «и всех, и вся» за всяческое разномыслие. Эти факты должны быть осмыслены и в историческом, и в духовном плане.

С кого нам брать примеры отношения к миру и Церкви, как не с наших русских святых и подвижников веры и благочестия, мученичества и исповедничества?

К кому нам обращаться за молитвенной помощью в годы нестроений, народных бедствий и соблазнов, как не к нашим святым соотечественникам? И мы просим Бога: «Тех молитвами в мире глубоце Церковь и страну нашу» сохрани.

У кого нам учиться вере, надежде и любви, терпению и христианскому мужеству, твердости в вере и молитве, верности Матери-Церкви, как не у святых нашей земли?

Многие из них жили в глубокой древности: святые первоучители словенские Кирилл и Мефодий, святой равноапостольный великий князь Владимир, преподобные Антоний и Феодосий Киево-Печерские, Сергий и Никон Радонежские. Другие - всего сто-двести лет тому назад: преподобный Серафим Саровский, святители Иннокентий Московский, Феофан Затворник. А некоторые жили среди наших отцов и дедов. С ними молились, беседовали, трудились, их учили святой праведный Иоанн Кронштадтский, святейший Патриарх Тихон, святители митрополиты-мученики Владимир и Вениамин, миряне-мученики Юрий и Иоанн и многие другие, еще не канонизированные. Среди русских святых - люди всех званий и состояний, разного возраста и пола, монахи и князья, ученые и простецы. Из этого сонма каждый может выбрать себе примеры для подражания. О русских святых написано множество статей, книг. Образы русской святости в последние годы привлекают к себе богословскую мысль Запада. Тем более нам, живущим на русской земле, освященной их святыми мощами, созданными ими храмами и монастырями, надо знать и любить все то, что веками формировало духовный мир русского Православия. Это смиренномудрие, любовь к Богу, единство с Церковью, это христианское отношение к миру: оно должно быть, по словам святого Максима Исповедника, «не чувственно, не бесчувственно, а сочувственно». «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся», - учил святой преподобный Серафим Саровский. Дух мира и молитвы собрал вокруг преподобных Антония и Феодосия сонм Киево-Печерских подвижников, которые, расходясь по Руси, возглавляли многие архиерейские кафедры.

Этот же дух собрал вокруг преподобного Сергия Радонежского сонм учеников, которые по всей России создавали новые обители. Преподобный дал импульс духовному, культурному и государственному возрождению Руси, - вспомним хотя бы преподобного Андрея-иконописца (Рублева) и победу на Куликовом поле.

Этот же дух согревал немощных в Марфо-Мариинской общине святой благоверной княгини-мученицы Елизаветы Феодоровны.

Среди русских святых - люди самых разных национальностей: греки, татары, болгары, грузины, немцы, евреи, - все воедино во Христе, все они подвизались в нашей Церкви, на нашей земле. Первосвятителями ее были греки, русские, болгары, мордвин. «Нет ни Еллина, ни Иудея <…> но все и во всем Христос» (Кол 3:11).

Древнее наше русское благочестие было связано главным образом с монастырями: они были центрами духовной и культурной жизни. С конца XIX в. стали появляться духовные центры в городских приходах. Это Андреевский собор Кронштадта, где служил всероссийский пастырь - святой праведный Иоанн Кронштадтский и всея России чудотворец. Со всей России ехал к нему православный люд за молитвенной помощью и советом. Москвичам же он говорил: «А зачем вы едете ко мне - у вас же есть отец Валентин Амфитеатров». Сколько слез и молитв было пролито на Ваганьковском кладбище у могилки этого настоятеля Архангельского собора Кремля! А оптинские старцы посылали паломников к отцу Алексию Мечеву в храм Святителя Николая на Маросейке.

Вся история Церкви - это история гонений и кратких периодов спокойной жизни: мученичество первых веков, гонение на Православие арианствующих императоров и императоров-иконоборцев… Бывали притеснения Церкви и со стороны русских царей и императоров, и тогда Русская Церковь выдвигала мучеников и исповедников. Мы молимся убитому царем Иоанном Грозным святому митрополиту Московскому и всея Руси чудотворцу Филиппу и священномученику патриарху Гермогену. Мы чтим страдания митрополита Арсения, замурованного с вырванным языком в крепостной* камере по указу императрицы Екатерины II. В XVII в. русские самодержцы не разрешали ставить русских в архиереи, боясь единства народа и Церкви. Пушкин отмечал, что Екатерина своими гонениями на Церковь подорвала культуру и нравственность в русском народе. Позднее был период, когда во имя «христианской любви» была ограничена, практически запрещена критика западных конфессий; за свое святительское слово перед императором митрополит Владимир был удален из Петербурга. Так при благоверных царе и царице начался крестный путь священномученика Владимира - и закончился пытками и расстрелом при большевиках. При внешнем благолепии и внешней симфонии жизнь Церкви была трудной и сложной - и не надо ее идеализировать: кощунственные оргии Иоанна Грозного и Петра I, сыно-, муже- и отцеубийцы, прелюбодеи сменяли друг друга на русском престоле. Могли ли они болеть духовно за Православную Церковь! Обер-прокурором Священного Синода назначали и лютеранина, и масонов. Воспитанные в протестантизме царицы принимали православие только ради короны. Через придворные круги в Россию проникали западные проповедники, а императорская чета приглашала ко двору французских «экстрасенсов» и сомнительных личностей из Сибири. Вот где он, тот «экуменизм», с которым якобы борются сторонники монархии Романовых.

После 1917 г. началась героическая эпоха в истории Русской Православной Церкви - эпоха массового мученичества. Русская Церковь, выдержав десятилетия гонений, сохранила чистоту Православия .

В годы революции многие бежали из России. Когда епископа Алексия (Симанского), будущего Патриарха, отец умолял бежать в Финляндию, тот сказал: «Пастырь не бежит от своей паствы. Его долг оставаться с нею и принять все тяготы, выпавшие на ее долю. Я епископ и должен оставаться со своей паствой, чем бы мне это лично ни грозило». Так говорил будущий Патриарх Алексий I.

Вопрос стоял так: бежать из страны от своей паствы, сохранив свою видимую чистоту, или остаться здесь и поддерживать православную веру в народе родной страны, будучи готовым заплатить за это своей кровью. Все пять моих первых духовников скончались «там», - кто расстрелян, а кто умер от пыток и болезней. А сколько знакомых страдало и встретило смерть за веру христианскую. И встает перед глазами образ молодой жизнерадостной красавицы Нади Богословской, расстрелянной в лагере, ее старшего брата - талантливого инженера Михаила, видимо, казненного, строгий облик убиенного владыки Варфоломея и многих, многих других.

Каждый христианин, мирянин или священник, а тем более архиерей, должен был быть готовым отказаться от личной карьеры, быть готовым на смерть за Христа и Его Церковь.

И в этих условиях пастыри должны были оставаться среди православного народа, окормлять свою паству и, если возможно, приводить к вере и не имевших, и утративших ее. Многие в тюрьме и в сталинских лагерях обрели веру, общаясь со священниками и верующими мирянами-сокамерниками.

Возникали и подпольные храмы, катакомбные монастыри; Литургии совершались и в лагерях на груди мучеников, и в коммунальных квартирах, и в пещерах Средней Азии, и т. д. И на многих из них поминалось имя первосвятителя Московского Патриархата. Монастыри тех лет имели строгий и очень своеобразный устав. Евхаристически эти церкви и монастыри были связаны и с Патриархом Алексием I и Пименом (а ранее некоторые - и с митрополитом-патриархом Сергием), и с теми, кто был с ними несогласен, с так называемыми непоминовенцами. В сложнейших полулегальных и нелегальных условиях шла подготовка новых священнослужителей. Особо надо отметить на этом поприще труды будущих митрополитов Григория (Чукова), Гурия (Егорова) и расстрелянного архиепископа Варфоломея (Ремова).

Если мы канонизируем всех наших мучеников, то сонм святых в Русской Церкви будет больше, чем во всех других поместных Церквях вместе взятых.

…В Магадане вырыли ров, триста священников загнали в него и засыпали живыми. Земля три дня дышала человеческими легкими. 40 священников были зарыты живыми на Смоленском кладбище Ленинграда. Тысячи и тысячи расстрелянных, миллионы погибших в тюрьмах и лагерях. Когда вели на расстрел митрополита Владимира, он не извергал из уст своих проклятия убийцам, а пел песнопения чина монашеского погребения.

Эти святые мученики зовут нас не к мести и ненависти, а к молитве, твердости в вере и любви. Их кровью полита земля России, и их молитвами восстает ныне Русская Церковь. Но спросим себя: достойны ли мы их крови? Достойны ли мы быть наследниками их памяти? Чего мы сами хотим, к чему стремимся? В нашем ответе на этот вопрос - наше будущее. Променяем ли мы нашу веру на материальные блага Запада и духовные лжеучения Востока или укрепимся в Православии?

Прошедшие десятилетия - славная эпоха в истории Русской Церкви.

В условиях жесточайших гонений и подполья в кружках и группах изучалось Священное Писание, история Церкви, литургика; писались богословские работы, расходившиеся (обычно анонимно) в рукописях и машинописях.

Когда стали говорить о необходимости уйти в катакомбы, митрополит Сергий (Страгородский) отвечал: «Всех в катакомбы не уведешь. Нельзя без храмов и Евхаристии оставить малых сих, русский народ православный - без христианских Таинств».

От наших иерархов, священников требовалось жить по заповеди Христа: «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф 10:16), - и по словам святого апостола Павла: «Братия! Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму совершеннолетни» (1 Кор 14:20). Конечно, бывали случаи отступничества, но ведь и среди учеников Христа был Иуда.

Как против Христа выступали лжесвидетели, так и против Церкви в течение всей ее истории пускают в ход клевету, причем часто она зарождается в околоцерковной среде, называющей себя православной, а потом с радостью подхватывается светскими изданиями. Клеветали обновленцы, клевещут «радетели православия» и псевдодемократы.

Мы не осуждаем уехавших из России в годы гражданской войны. Для многих это был вопрос сиюминутного сохранения своей жизни от сегодняшнего или завтрашнего расстрела. Многие были высланы насильно.

Эмиграция православных из России имела большое общецерковное значение .

Ее можно сравнить только с бегством последователей Христа из Иерусалима во времена Апостолов. Одно привело к распространению христианства среди язычников, вторая - Православия среди неправославных народов. Возникли англо-, франко-, испаноязычные и другие православные приходы. Расцвету русского православного богословия способствовала непосредственная встреча с теологической мыслью Запада. Основания и начала этого расцвета лежат в России и в аскетическом, и в литургическом, и в богословском плане: преп. Серафим Саровский, святители Феофан и Игнатий, св. равноапостольные Иннокентий и Николай, Сергий (Страгородский) со своим разъяснением православного учения о спасении, Хомяков и его друзья, о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков и др. Мы преисполнены благодарности к Свято-Сергиевскому Институту в Париже, созданному митрополитом-экзархом Евлогием, и к Свято-Владимирской Академии в Нью-Йорке. Своими трудами они способствуют возрождению Православия в России. Евхаристического общения с ними мы не теряли, под чьей бы юрисдикцией они ни находились. Раскола не было и нет. Боль вызывало и вызывает лишь руководство Русской Зарубежной Православной Церкви. Зарождение ее началось с политики: белые генералы и примкнувшие к ним иерархи поставили задачу - восстановить на русском престоле род Романовых, - отсюда их дружба с «Памятью».

Враги Христа и Церкви прямо говорят: «Мы не допустим единства Церкви», - это из установок бывшего Совета по делам религий. Как в годы революции поддерживали обновленцев, так и теперь создают и поддерживают любые расколы. В некоторых районах православных священников не пускают в школу, ибо говорят, что Церковь отделена от государства, но приглашают протестантов, поскольку они-де не Церковь, а общественная организация. Очень верно оценили бывшие атеисты разницу между Православием и сектантами, еретиками и раскольниками, вероятно, сами не понимая всей глубины своих выводов. Как раньше большевики захватывали храмы у православных и передавали (правда, на время) обновленцам, как раньше немецкие власти отнимали храмы у общин Западно-Европейского экзархата и передавали их карловчанам, так и теперь передают их кое-где новым раскольникам (что особенно ярко проявляется на Украине) и за доллары предоставляют сомнительным сектам кинотеатры и стадионы.

Не надо обманываться Западом, особенно Америкой: там многие боятся единства русского народа. Еще в годы Хрущева и Брежнева в ответ на тезис о том, что национальные движения порабощенных народов Востока и Запада являются резервом мировой пролетарской революции, и на десятилетиями длившееся военно-революционное вмешательство СССР в странах Африки, Азии и Южной Америки, была начата антирусская пропаганда на всех континентах, и прежде всего в «советских» республиках.

Многие на Западе из тех, кто не желает возрождения России, понимают, что объединить русский народ может только Православие. Следовательно, они будут способствовать тому, чтобы расчленить Русскую Православную Церковь на множество мелких сект и псевдоцерковных течений. Вот одна из причин антиправославной и прозелитической деятельности инославных сект и зарубежных проповедников. Есть среди них и искренние люди, преданные своей конфессии, сознание которых затуманено религиозным плюрализмом: каждый сам себе папа. На это мы должны ответить любовью и православной проповедью.

Мы живем в трудное время: появляются новые секты, подобных которым еще не было. «Богородичный» центр отменяет Новый Завет - Завет Христа, идет наступление нехристианских религий, во весь голос заявляют о себе сатанисты.

В нас разнообразными способами, используя кино, телевидение, радио, витрины магазинов, книжные ларьки и суету жизни, пытаются убить чувство благоговения , ибо без благоговения нет христианской православной веры, нет Церкви. «Ты веруешь… - пишет апостол Иаков, - хорошо делаешь; и бесы веруют, и трепещут» (Иак 2:19). Апостол Павел предупреждает: «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол 2:8).

Этим обольщением могут быть антропософия и теософия, восточный мистицизм и западный оккультизм, «Богородичный» центр и западные неопротестантские секты. Оно может принимать образ Христа-Виссариона, появившегося в Сибири, и Матери Мира-Вседержительницы, пытающихся объединить оккультизм, мистический рационализм и чувственность Востока и Запада, Севера и Юга. Отменяется Новый Завет, Завет Христов, говорят и пишут о «третьем завете», завете Богородицы, через которую только и сходит на людей Дух Святый, или о завете, который приносит в мир Христа-Виссариона, что значит «Дающий Жизнь».

Иисус Христос, Господь и Спаситель наш, предупреждал: «Берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение (Лк 21:8); ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: “я Христос”, и многих прельстят (Мф 24:5). Тогда, если кто скажет вам: вот, здесь Христос, или там, - не верьте. Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных (Мф 24:23-24; Мк 13:22); восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам (Мф 24:7); и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф 24:12); сие сказал Я вам, чтобы вы не соблазнились <…> когда придет то время, вспомнили, что Я сказывал вам о том (Ин 16:1,4)».

В годы гонений и расколов мы особенно молились о единстве Церкви святителю Алексию, митрополиту Московскому и всея Руси чудотворцу, мощи которого теперь почивают в Богоявленском соборе, ибо он при жизни своей болезновал о единстве Руси. Стоя у его раки, к нему взываем: «Святителю отче Алексие, помоги окормлять наш церковный корабль предстоятелю нашей Церкви Святейшему Патриарху Алексию II, как и в прошлые годы ты помогал Патриарху Алексию I».

Историческая заслуга Святейшего Алексия I в том, что он собрал воедино страдающую отколами и даже расколами Русскую Православную Церковь. Вне ее и вне евхаристического общения со Вселенскими Патриархами осталась лишь Зарубежная Русская Церковь в двумястами приходами, рассеянными по всему миру.

Мы молимся святому Патриарху Тихону: «Предстоятельством святительским ко Господу Церковь Русскую в тишине соблюди, расточенные чада ея во едино стадо собери, отступившие от правые веры к покаянию обрати, страну нашу от междоусобной брани сохрани, мир Божий людям испроси». Для укрепления нашей веры, нашей надежды на Господа, были чудесным образом открыты его святые мощи.

Вспомним наших новомучеников и исповедников российских. Когда по бывшему Советскому Союзу с барабанным боем и фанфарами шел атеизм, сокрушая храмы и уничтожая духовенство и многих верующих мирян, когда его власть распространилась на земле от Атлантического океана до Тихого, от Ледовитого до Индийского, они и Церковь Русская не соблазнились ни звуками труб, ни грохотом бубнов и литавр. «На сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф 16:18). И церкви начали открываться, возникли воскресные школы, священники пришли в аудитории и тюремные камеры. Но не дается ли нам последнее слово? Будем ли мы молчать в страхе иудейском или говорить, когда можно говорить и в стенах домов и на сонмищах людских? «Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк 12:32).

Усилим молитвы наши ко Господу, чтобы Он помог нам сохранить чистоту православной веры и благоговение, и, как иеромонах Парфений Киевский, будем просить: «Научи меня, Господи, располагать дела свои так, чтобы они споспешествовали к прославлению имени Твоего святого», - у русских святых будем учиться любви к Богу, Церкви, людям, отчизне нашей. Не соблазнимся ересями и расколами, богатыми проповедниками Запада и Кореи, не продадим за чечевичную похлебку веру предков. Сбережем как величайшую драгоценность единство Русской Православной Церкви. Не бросим нашу Мать, которая в муках и болезнях хранила веру, опекала нас.

Днесь лик святых в земли нашей Богу угодивших, предстоит в Церкви и невидимо за ны молится Богу. Ангели с ним славословят и вcu святии Церкви Христовой ему спразднуют, о нас бо молят вcu купно Превечного Бога.

Цитата сообщения ЗАЧЕМ СВЯТЫЕ НА РУСИ

Недавно в Свято-Троицком Даниловом мужском монастыре в Переславле-Залесском в своей келье был убит настоятель монастыря Даниил (Соколов). По подозрению в убийстве задержан послушник, в прошлом судимый. По словам прихожан, накануне убийства у послушника случился конфликт с настоятелем.
Убийства служителей церкви случаются с пугающей регулярностью. Самое громкое и до сих пор не раскрытое убийство – священника Александра Меня.
Почему же убивают людей, стремящихся к святой жизни?
Разумеется, святые люди не обязательно священнослужители, хотя прежде всего они. Святость – не церковный чин. Святость можно определить как степень совершенства души.
На Пасху 2-3 мая мы совершили паломническую поездку в Свято-Троицкий Преподобного Александра Свирского Мужской Монастырь. Я пытался понять, зачем современным людям нужны святые люди.

В 1974 году после окончания восьмого класса я проводил летние каникулы на берегу реки Свирь. На меня тогда настолько сильное впечатление произвела живописная суровость этих мест, что на следующий год летом я самостоятельно приехал на Свирь. Приехал, чтобы пожить в лесу у живописной реки. Я долго в одиночестве бродил по берегу и думал о том, как, наверное, было бы здорово жить отшельником в этих прекрасных местах. О том, что здесь когда-то жил святой Александр Свирский, я тогда не ничего не знал.

В 2006 году праздновалось 500-летия Александро-Свирского монастыря. Монастырь находится в 260 км от Санкт-Петербурга и в 21 км от районного центра г. Лодейное Поле на берегу Рощинского озера.

Монастырь был основан преподобным Александром Свирским в конце ХV столетия в глухом Олонецком крае. Известность монастырь приобрёл среди языческого коренного населения корелов, вепсов, чуди благодаря благочестивому образу жизни основателя монастыря. Сюда начал стекаться народ: как иноки, так и богомольцы, ищущие молитвенной помощи.

Ещё при жизни преподобного Александра Свирского монастырь складывался как объединение двух поселений: при братских келиях - Троицкий комплекс, у монастырского кладбища - Преображенский.

Историки XIX века называли обитель Северной Лаврой, ей подчинялось 27 монастырей и пустыней этого края. Сейчас комплекс признан памятником архитектурных строений XVI-XIX веков.

Осенью 1918 года монастырь был захвачен и разграблен чекистами, а его настоятель архимандрит Евгений (Трофимов) расстрелян. Нетленные мощи святого увезены.

В годы советской власти обитель использовали под Свирьлаг, инвалидный дом и детский приют. Некоторое время в монастыре располагался техникум, а в Троицком комплексе с 1953 года находилась психиатрическая больница.
Восстановление обители началось лишь в 1997 году.

Кто же такой он – русский православный святой Александр Свирский?

В 1448 году в приладожском селе Мандеры, на правом берегу реки Ояти, притока реки Свири, недалеко от Введено-Оятского монастыря, в семье крестьян Стефана и Вассы родился сын. Мать долго молила Бога о рождении ребёнка и родила сына после многих лет бесплодия. При рождении сын был назван в честь пророка Амоса. Когда Амос подрос, он был отдан для обучения грамоте, но учился «косно и не скоро».

Подросток Амос был всегда послушен и кроток, избегал игр и смеха, носил самую простую одежду и рано начал укреплять свою душу постом. Всё это вызывало беспокойство у матери. Когда Амос вырос, родители хотели его женить. Но юноша воспротивился, желая посвятить свою жизнь Богу.

После знакомства с валаамскими монахами Амосом овладело желание уйти на Валаам. В 19 лет он тайно покинул родительский дом и отправился на Святой остров, где 7 лет жил в качестве послушника, а в 1474 году принял монашеский постриг с именем Александр.

Удалившись на уединённый остров Валаамского архипелага, Александр нашёл пещеру и жил в ней около семи лет. На Валааме теперь находится Александро-Свирский скит Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, где показывают пещеру и вырытую руками святого собственную могилу.

Семь лет пребывал Александр послушником в Спасо-Преображенском монастыре. Когда родители узнали о местонахождении сына, отец приехал в обитель. Но Амос не захотел выйти к нему, передав, что умер для мира. И только по просьбе игумена побеседовал с отцом. Отец пытался уговорить сына вернуться домой. Но когда сын отказался, родитель в гневе покинул обитель.

В 1485 году по благословению игумена монастыря Александр ушёл на Святое озеро, расположенное неподалеку от города Олонец и реки Свирь. На берегу Святого озера, в 36-ти верстах от нынешнего Олонца и в 6-ти верстах от реки Свирь, преподобный Александр построил малую келью, в которой прожил семь лет, не видя человеческого лица, не вкушая хлеба и питаясь лишь плодами леса.

После 25 лет затворничества, согласно житию, Александр единственным из русских святых был удостоен явления Святой Троицы. Сам Бог, явившийся ему в трёх Лицах, беседовал с Ним о том, как создать церковь, как построить монастырь и собрать братию. Затем ангел Господень указал место, где поставить церковь.

В 1493 году на жилище отшельника во время охоты набрёл боярин Андрей Завалишин. С того времени Завалишин стал часто посещать святого отшельника, а затем по его совету принял постриг на Валааме с именем Адриан.

Из любви к безмолвию Александр Свирский уединился от братии и устроил себе «отходную пустынь» в 130-ти саженях от прежнего места, у озера Рощинского.
В пустыни преподобному явился Ангел, напомнил прежние Божественные видения и предсказал основание на этом месте обители с храмом во имя Святой Троицы.

Братия уговорила Александра стать игуменом монастыря. Но став игуменом, преподобный Александр проявлял ещё большее смирение и кротость. Он спал на полу, одежды носил в заплатах, сам пёк хлеб и готовил пищу.

Перед кончиной преподобный Александр Свирский завещал братии предать его тело погребению в болотистом месте. Но братия не согласились. Тогда он просил, чтобы его тело погребли не в обители, а в «отходной пустыни».
Преставился преподобный Александр 30 августа 1533 года 85-летнем старцем.

Лично на меня наибольшее впечатление произвело завещание Александра Свирского похоронить его в болотистом месте. Видимо, он не хотел, чтобы его могила была предметом поклонения.

Александр Свирский - один из немногих русских святых, который был канонизирован вскоре после своей кончины - через 14 лет.
Но самое удивительно, что тело преподобного Александра не подвержено тлению уже пять веков. Мощи святого были обретены нетленными 17 апреля 1641 года.

20 декабря 1918 года мощи Александра Свирского увезли из Александро-Свирского монастыря под конвоем ЧК «в целях беспощадной борьбы с врагами коммунистической идеи и социалистической мысли».
Кампания по ликвидации мощей ставила своей целью «разоблачение» святынь. Для этого надо было доказать, что мощи святых - это не нетленное тело, а просто «кучка полуистлевших костей».

В декабре 1918 года была создана комиссия, которая установила: мощи - это не «восковая кукла» и не «скелет в тапочках», а подлинная нетленная святая плоть. Однако в отчёте было написано, что при вскрытии обнаружилось, что «мощи» были сфальсифицированы - заменены восковой куклой.

Долгое время мощи Александра Свирского анонимно хранились в музее Военно-медицинской академии. 28 июля 1998 года мощи святого были повторно обретены. Останки были "идентифицированы специалистами Судебно-медицинской экспертной службы (СМЭС) Санкт-Петербурга. ...При этом отмечено, что "естественная мумификация такой высокой сохранности современной науке необъяснима".

Я видел эти мощи во время посещения монастыря 3 мая 2016 года в День обретения мощей. Однако не посмел прикоснуться к ним.

Кто-то говорит, что сказкам о нетленных мощах верят только глупые необразованные люди. Однако то, что ещё недавно казалось фантастикой, сегодня становится реальность. Учёные научились из клетки восстанавливать ДНК умершего человека, что даёт возможность клонировать человека (то есть воскресить к новой жизни, дать ему новое тело).

Ещё недавно слова молитвы, обращённые в небо, казались кому-то странными. А сегодня, когда спутники зависли над Землёй, на человека, разговаривающего как бы с самим собой (а на деле по мобильному телефону) уже не смотрят как на сумасшедшего.

Может ли быть Александр Свирский идеалом для современных людей? Вряд ли. Жил он бедно, к богатству не стремился, карьеры не делал. Он ничего не достиг, ничего не написал, детей не родил. И при всём это святой человек.

Святость – это посмертное признание церковью человека, которое даётся за сотворённые им чудеса. Хотя на мой взгляд чудеса не главный показатель святости. Главное – подвиг любви бескорыстной и веры нелицемерной.

Тихон Шевкунов в книге «НЕсвятые святые» пишет:
«Если человек не смирится, он не станет монахом. Ему не откроется Бог - Такой, Какой Он есть, не в книжках и рассказах других людей, а познанный на собственном опыте. И бесцельно пройдут годы и десятилетия. В осуждение будут самые высокие духовные саны - священство, игуменство, архиерейство».

Когда я был в музее Достоевского в Старой Руссе, священник отец Агафангел, ночью прочитав отрывок «Два Иисуса» из моего романа «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак», сказал, что я «сделал большое дело для церкви», и благословил меня возле иконы Серафима Саровского. На прощание отец Агафангел подарил мне книгу «Угодник Божий Серафим», из которой я многое узнал о жизни святого Русской Земли.

Целых пятнадцать лет Серафим Саровский прожил уединённо в лесу, в полном безмолвии, соблюдая строгий пост. Келья Серафима находилась в пяти-шести верстах от монастыря, на правом берегу реки Саровки – так называемая «дальняя пустынька». Около кельи Серафим развёл огород и устроил пчельник, который приносил хороший мёд. Носил Серафим одну и ту же одежду зимой и летом, сам добывал себе пропитание в лесу, мало спал, строго постился, перечитывал священные книги, ежедневно подолгу молился.
К трудностям пустынножительства старец добавил столпничество – моление на камне. Каждую ночь он поднимался на огромный камень в лесу и молился с воздетыми руками, взывая: «Боже, милостив буди ко мне грешному». Так он молился 1000 дней и ночей.
Иеромонаху Серафиму в годы его отшельничества неоднократно предлагали должность настоятеля некоторых обителей с повышением в сане. Но он каждый раз отказывался.

В 2011 году я совершил паломничество на родину моих предков – в Арзамас и в Дивеево – места, связанные с именем Серафима Саровского.

«Истинная цель жизни нашей христианской состоит в стяжании Духа Святого Божия, – говорил русский святой Серафим Саровский. – И эта цель всякого христианина, живущего духовно. Цель жизни мирских обыкновенных людей есть стяжание или приобретение денег, у дворян, сверх того, получение почестей, отличий и других наград за государственные заслуги. Стяжание Духа Божия есть тоже капитал, но только благодатный и вечный».

Недавно мне довелось побывать в посёлке Мельничный ручей. По дороге к озеру я увидел новый храм. Оказалось, что этот недавно построенный храм посвящён Серафиму Саровскому.

Я зашёл поставить свечу, поговорил со служительницей. Она согласилась со мной в том, что на Руси святые нужны, поскольку они указывают нам путь праведной жизни, хотя путь этот и не всем по силам. Святые люди делятся опытом своей духовной жизни. Поклонение святому есть поклонение Свету, который есть в каждом из нас.

Святость есть сопричастность божественным энергиям. Это продемонстрировали ещё монахи-исихасты на Афоне. А также Серафим Саровский помещику Мотовилову, когда тот на морозе ощущал исходящую от старца теплоту и видел свечение вокруг преподобного.

Предложение о канонизации Серафима Саровского впервые было высказано ещё в 1883 году, чтобы ознаменовать восхождение на престол царя Александра III. Но обер-прокурор К.П. Победоносцев отнёсся к этому предложению неодобрительно.
Только в 1902 году по настоянию супруги Александры Фёдоровны, просящей у Бога после четырёх дочерей рождения сына (наследника престола), царь Николай II потребовал от Победоносцева официальной канонизации Серафима Саровского. К тому же Николай II хотел преодолеть расстояние, разъединявшее его с народом.

В 1903 году комиссия под председательством митрополита Московского Владимира произвела освидетельствование останков Серафима Саровского(Мошнина). Считалось, что мощи святого нетленны. Однако нетленности мощей обнаружено не было. Тем не менее, Святейший Синод постановил «благоговейного старца Серафима, почивающего в Саровской пустыни, признать в лике святых».

Патриарх Кирилл призывает нас равняться на святых людей русской земли. Но возможно ли это в наше капиталистическое время, когда средства массовой информации убеждают нас жить ради желаний тела, а не ради обретения Духа Святого.

Зачем же нужны святые русской земле?

Святые – это доказательство возможности совершенной жизни в нашем грешном мире. Одна мысль о такой возможности уже помогает и спасает от греха. И в этом смысле святой человек есть идеал нашей жизни.

Таким святым человеком был Серафим Вырицкий. Недавно отмечалось 175-летие его рождения. В апреле я посетил Вырицу, где последние годы жил святой Серафим.

В Вырице с 1935 года в течение 10 лет преподобный Серафим каждый день молился перед иконой Серафима Саровского, которая крепилась к яблоне. Поскольку у Серафима Вырицкого сильно болели ноги, к месту моления его вели или несли на руках. Так продолжалось каждый день, в любую погоду. В 2000 году Серафим Вырицкий был причислен к лику святых Православной Церкви.

В протестантизме, как известно, нет почитания святых. В протестантских храмах нет икон, люди поклоняются только Господу.
Показателем благодати Божией у протестантов является материальное благополучие как результат добросовестного труда.
У нас же святость достигается не трудом ради обретения богатства, а добротой души и бескорыстной любовью.

«Трудом праведным не наживёшь палат каменных», – гласит русская пословица. И потому наши святые – это, как правило, нищие или юродивые.
Русские святые проповедуют духовное богатство при материальном аскетизме.

Так что же является показателем Благодати Божией: материальное богатство, нажитое честным трудом, или святая нищета?

Недавно мы побывали на экскурсии в Кронштадте. Для православных этот город связан прежде всего с жизнью и деятельностью святого Иоанна Кронштадтского.

Иоанн Кронштадтский (Иван Ильич Се́ргиев) родился 19 октября 1829 года в селе Сура Архангельской губернии. Скончался в Кронштадте 20 декабря 1908 года на 80-м году жизни, не оставив духовного завещания и каких-либо денежных сбережений. Канонизирован в лике праведных 8 июня 1990 года.

Учась в духовной академии, будущий отец Иоанн увидел себя во сне в священнических одеждах, служащим в соборе Кронштадта. Через несколько дней он получил предложение взять в жёны дочь настоятеля того самого собора, и согласился.

В Кронштадте о. Иоанн «стал посещать лачуги, землянки и бедные квартиры. Он утешал брошенных матерей, нянчил их детей, пока мать стирала; помогал деньгами; вразумлял и увещевал пьяниц; раздавал всё своё жалованье бедным, а когда не оставалось денег, отдавал свою рясу, сапоги и сам босой возвращался домой в церковный дом».

По словам современников, слова проповеди Иоанна Кронштадтского прожигали сердце. Он не был оратором, но его речь обладала могучей силой, потому что каждое его поучение было ни что иное как откровение его пламенного сердца и его верований.
«Меру достоинства своей молитвы будем измерять верою человеческою, качеством отношений наших к людям. Каковы мы бываем с людьми!» – наставлял о. Иоанн.

К началу 1890-х гг. Иоанн Кронштадтский получил такое почитание в народе, что всюду в России, где только становилось известно о его приезде, заранее собиралось множество людей; вокруг него собирались толпы и буквально рвали его одежду.

Рост известности и почитания Иоанна Кронштадтского привели к тому, что ему стали жертвовать большие денежные суммы - лично и почтовыми переводами. По разным источникам, через руки отца Иоанна проходило от 150 тысяч до миллиона рублей в год. Отец Иоанн жертвовал крупные суммы (до 50 тысяч царских рублей) на строительство и поддержание благотворительных учреждений, школ, больниц, монастырей и храмов, жертвовал в благотворительные общества, в том числе других конфессий.

О своей благотворительности отец Иоанн говорил так: «У меня своих денег нет. Мне жертвуют и я жертвую. Я даже часто не знаю, кто и откуда прислал мне то или другое пожертвование. Поэтому и я жертвую туда, где есть нужда и где эти деньги могут принести пользу».
Иоанн Кронштадтский был одним из первых жертвователей, направивших личные сбережения на строительство Морского Никольского собора.

Вполне можно допустить, что жизнь одного святого человека важнее и ценнее жизни многих миллионов людей. Святых людей мы можем пересчитать по пальцам рук, а миллионы людей проживают жизнь бесследно. Жизнь одной выдающейся души иногда может служить оправданием целого поколения людей.

О таких людях хорошо сказал Блез Паскаль:
«Открыто являясь тем, кто ищет Его всем сердцем, и скрываясь от тех, кто всем сердцем бежит от Него, Бог регулирует человеческое знание о Себе - Он даёт знаки, видимые для ищущих Его и невидимые для равнодушных к Нему. Тем, кто хочет видеть, Он даёт достаточно света; тем, кто видеть не хочет, Он даёт достаточно тьмы».

«Жизнь сотворена на Земле для самосовершенствования человеческих душ. Судьба конкретной души важнее прогресса цивилизации.

Мы приходим в эту жизнь на Земле с определённой целью – научиться любить, любить несмотря ни на что.
Цель эта достигается через труд души («душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь»).
Труд души в том, чтобы творить любовь. В этом заключается и смысл жизни, который везде и во всём.

Любовь творить необходимость! Важно понять глубинный смысл этих слов. Любовь не удовольствие, не наслаждение, не забава – а именно необходимость. Творить любовь – необходимость и для собственной души и всего мира. Иначе спасения не достичь.

Жизнь на планете Земля не легка – это испытание. Каждый день требуется бороться за существование, за пропитание, обеспечивать себя необходимым, заботиться о своём бренном теле (вместилище души).
И ещё надо решать проблемы, которые встают перед душой в процессе борьбы за существование и обеспечения выживаемости тела (храма души).

Если за одну жизнь на Земле мы не достигаем той степени совершенства души, которая необходима для жизни в других более совершенных мирах, мы возвращаемся снова и снова жить на планету Земля, пока не научимся любить несмотря ни на что.
Только после того, как на посмертном суде будет определена степень совершенства души, она будет либо отправлена в более совершенный мир, либо возвращена на Землю, либо отправлена в худший мир».

Это невозможно проверить, но в это несложно поверить, поскольку всё логично и справедливо.
Гипотеза сия не доказуема. Однако важно, что привносит она в жизнь каждого конкретного человека и всего человечества в целом.

Святой священномученик отец Сергий (Мечёв) в 1935 году был узником Свирских лагерей. В 1942 году батюшку расстреляли в тюрьме Ярославского НКВД. Сохранилась его рождественская проповедь. «Только через устроение души, через осознание своей греховности можем мы бороться за Царствие Божие. Иначе нам никто не поможет.

Почему же люди не следуют заветам святых старцев и не живут по заповедям Божьим? Ведь знают, что совершить грех легко, а расплата будет тяжёлой.
Почему же крадут, прелюбодействуют, лжесвидетельствуют, убивают?

Может быть, проблема в том, что люди не верят в посмертный суд, где каждому воздастся по делам его. Хотя об этом было известно многие тысячелетия до рождения Христа.
Люди отрицают жизнь после смерти, потому что боятся посмертного суда. Они не просто не верят, они НЕ ХОТЯТ ВЕРИТЬ(!), что за все прегрешения придётся расплачиваться.

А, может быть, всё дело в том, что люди по природе своей звери и живут инстинктами, а инстинкты сильнее культуры?

Все хотят сделать человека лучше, а он не может, не может! Божественные законы людьми не соблюдаются. В реальности правят другие законы. Право силы - вот реальное право. А добро, справедливость, любовь - это всё...
Развязавшие войну так называемые цивилизованные нации наплевали на ими же установленные законы, а про божественные даже не вспоминают; они убивают, потому что им это выгодно.

Мой идеал святого человека – не отшельник, сбежавший от испытаний мира, а мирской человек, сумевший в трудных обстоятельствах научиться любить, творить добро, быть справедливым, любить людей любить несмотря ни на что. Ведь без трудности, без испытаний цели самосовершенствования не достичь.

Человек должен жить для Бога и творить добро для людей. Любить Бога и означает любить людей. Без любви к Богу не хватит сил любить ближнего своего таким, каков он есть, а тем паче врага своего.

Ибо «если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кинвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам всё имение своё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы». (1-е Коринфянам).

Ф.М.Достоевский писал: «Истина без любви – ложь».
«Ищите любви и копите любовь в сердцах ваших. Любовь столь всесильна, что перерождает и нас самих».
«Любовью всё покупается, всё спасается. Любовь такое бесценное сокровище, что на неё весь мир купить можешь, и не только свои, но и чужие грехи ещё выкупишь».

Священник отец Дмитрий Дудко выступил с предложением о канонизации пяти русских писателей, на первое место среди них поставив Ф.М. Достоевского. И хотя многие поддержали предложение о канонизации Достоевского, но чтобы канонизировать человека, необходимо свидетельство о сотворённом им чуде.

Достоевский писал: «Тот, кто хочет увидеть живого Бога, пусть ищет его не в пустом небосводе собственного разума, но в человеческой любви».

«Не потеряйте жизни, берегите душу, верьте в правду. Но ищите её пристально всю жизнь, не то ужасно легко сбиться».

«Жизнь, везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле нас будут люди, и быть человеком между людьми и оставаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастных ситуациях, не уныть, и не пасть – вот в чём жизнь, в чём задача её».

«Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества».

«Любовь победит всех и вся».

«Бог создал мир, в котором изначально было только добро».

«Стяжать благодать Божию нужно в миру, и все проблемы решать способом духовной жизни. Стремление к Богу как к цели, предмету желания и мысли, и любви, не уводит от мира. Любить каждый должен, где ему надлежит быть! Не беги от неблагоприятных условий, но победи их силой своего духа и силой веры в благодать Божию. Ибо всё тебе даётся на пользу, нужно лишь понять это и принять как дар. Каждый находится там, где должен находиться, куда помещён для изменения условий пребывания. И время, и место рождения, и даже родители неслучайны, поскольку всё это проявления Порядка, суть которого нам неведома. Всё нам даётся ко благу - чтобы душа могла стать лучше и научиться любить».

«Смысл человеческой истории и человеческих цивилизаций, периодически возникающих, - культивирование существа, пригодного для жизни в сообществе высокоразвитых цивилизаций. Поэтому важен не столько прогресс человечества, сколько совершенствование каждой отдельной души. Наша планета - полигон для воспитания душ. Душа воплощается на Земле в соответствии с законом воздаяния для совершенствования, чтобы обрести такое качество, которое позволит ей вернуться в семью высокоразвитых цивилизаций. И она будет перевоплощаться до тех пор, пока не обретёт необходимого совершенства. Поэтому каждое последующее существование начинается с того опыта, который человек приобрёл в прошлой своей жизни, и возможностям души соответствуют возможности предоставленного тела».
(из моего романа-быль «Странник»(мистерия) на сайте Новая Русская Литература

Разумеется, в одном посте я не мог рассказать обо всех святых на Руси. И буду признателен тем, кто дополнит мой рассказ.

Главное заключено в трёх основных тезисах:
1\ Цель жизни – научиться любить, любить несмотря ни на что.
2\ Смысл – он везде.
3\ Любовь творить необходимость.

А по Вашему мнению, ЗАЧЕМ СВЯТЫЕ НА РУСИ?

© Николай Кофырин – Новая Русская Литература –

   
   
Глава 1. Борис и Глеб – святые страстотерпцы. Глава 2. Преподобный Феодосий Печерский Глава 3. Святые Киево-Печерского патерика Глава 4. Преподобный Авраамий Смоленский Глава 5. Святые князья Глава 6. Святители Глава 7. Святитель Стефан Пермский Глава 8. Преподобный Сергий Радонежский Глава 9. Северная Фиваида Глава 10. Преподобный Нил Сорский Глава 11. Преподобный Иосиф Волоцкий Глава 12. Трагедия древнерусской святости Глава 13. Юродивые Глава 14. Святые миряне и их жены Глава 15. Легендарные мотивы в русских житиях Заключение Указатель литературы Библиография

Предисловие

    Д. С. Лихачев
    Книга, которую предлагает читателю издательство «Московский рабочий», никогда еще не издавалась в Советском Союзе. Это весьма серьезное научное исследование, посвященное древнерусским житиям святых, написанное превосходным мастером прозы – Георгием Петровичем Федотовым.
   Почему сегодня для нас так важна эта книга? Прежде всего, она напоминает нам о тех нравственных идеалах, на которых воспитывалось не одно поколение наших предков. Миф об отсталости Древней Руси давно развеян учеными, но по-прежнему продолжает корениться в сознании огромного числа наших соотечественников. Мы уже поняли высоту древнерусского ремесла, порой уже недостижимую для нас, начинаем понимать и значение древнерусской музыки и литературы.
   Я рад тому, что пропаганда древнерусской музыки ширится, и она находит все больше поклонников. С древнерусской литературой дело обстоит сложнее. Во-первых, упал уровень культуры. Во-вторых, предельно затруднен доступ к первоисточникам. Предпринятое отделом древнерусской литературы Пушкинского дома издание «Памятников литературы Древней Руси» пока не способно удовлетворить растущие запросы читателей из-за небольшого тиража. Именно поэтому издательство «Наука» готовит двадцатитомное издание «Памятников» двухсоттысячным тиражом. Нам еще предстоит узнать и постичь все величие древнерусской литературы.
   Чем же для нас ценно издание книги Георгия Федотова? Оно вводит нас в особый и почти забытый мир древнерусской святости. Нравственное начало всегда было необходимо в общественной жизни. Нравственность в конечном счете едина во все века и для всех людей. Честность, добросовестность в труде, любовь к Родине, презрение к материальным благам и в то же время забота об общественном хозяйстве, правдолюбие, общественная активность – всему этому учат нас жития.
   Читая старую литературу, мы должны помнить, что и старое не устаревает, если к нему обращаться с поправкой на время, на иные общественные условия. Взгляд историка никогда не должен оставлять нас, иначе мы ничего не поймем в культуре и лишим себя величайших ценностей, которые вдохновляли наших предков.
    Академик Д. С. Лихачев

Протоиерей Александр Мень. Возвращение к истокам

   Его справедливо сравнивали с Чаадаевым и Герценом. Как и они, Георгий Петрович Федотов (1886-1951) был историком-мыслителем и публицистом европейского и мирового масштаба, как и они, обладал даром облекать свои идеи в блестящую литературную форму.
   Как и к ним, к Федотову можно приложить древнее изречение: «Нет пророка в своем отечестве». Подобно Чаадаеву, он подвергался атакам со стороны самых разных идейных лагерей и, подобно Герцену, умер на чужбине.
   Но в отличие от Герцена, он не проходил через болезненные кризисы, не знал трагических разочарований и разладов. Даже отказавшись от каких-либо взглядов, этот на удивление гармоничный человек всегда сохранял из них то, что считал подлинным и ценным.
   При жизни Федотов не стал, как Чаадаев и Герцен, человеком-легендой. Россию он покинул, еще не получив известности, а эмигрантскую среду слишком раздирали страсти, чтобы она по достоинству смогла оценить спокойную, независимую, кристально-ясную мысль историка. Умер Федотов в сталинскую эпоху, когда сам факт эмигрантства неизбежно вычеркивал человека, будь он писатель или художник, философ или ученый, из отечественного наследия.
   Между тем внутренне Федотов всегда оставался в России. С ней были его помыслы и когда он работал во Франции, и когда уехал за океан. Он много и напряженно думал над ее судьбами, изучал ее прошлое и настоящее. Писал, вооружившись скальпелем строго исторического анализа и критики, обходя подводные камни мифов и предрассудков. Не метался из крайности в крайность, хотя и знал, что немногие среди окружающих захотят понять его и принять.
   Федотов внимательно следил за событиями, происходившими на родине и, как правило, давал им глубокие и точные оценки. Но больше всего он сделал для изучения русской истории. Минувшее не было для него самоцелью. В его трудах повсюду видна осознанная направленность: постигнуть душу Древней Руси, увидеть в ее святых конкретно-национальное воплощение общехристианского мирового идеала и проследить его судьбы в последующих веках. В частности, его глубоко волновала трагедия российской интеллигенции, и он стремился уяснить, что она сохранила, а что утратила из исконной духовности христианства. Как и его друг известный философ Николай Бердяев (1874-1948), Федотов считал политическую свободу и свободное творчество неотъемлемой частью культурного созидания.
   История давала Федотову пищу для широких обобщений. Взгляды его в целом сложились еще до эмиграции. Известный отечественный ученый Владимир Топоров с полным основанием считает Федотова представителем русского философского возрождения, «которое дало России и миру много славных и очень разных имен и оказало большое влияние на духовную культуру всего XX века» . Но среди них Федотов занимает особое место. Его собственной осевой темой было то, что принято называть «философией культуры» или «богословием культуры». И тему эту он развивал на материале русской истории.
   Сегодня, вскоре после знаменательного юбилея тысячелетия Крещения Руси, Федотов наконец возвращается домой.
   Встречу наших читателей с ним, с одной из главных книг его жизни можно считать настоящим праздником отечественной культуры.
   Истоки Федотова – на Волге. Он родился в Саратове 1 октября 1886 г., через несколько месяцев после смерти Александра Николаевича Островского, обессмертившего мир провинциальных городов Поволжья. Отец историка был чиновником при губернаторе. Он умер, когда Георгию было одиннадцать лет. Мать, в прошлом учительница музыки, вынуждена была тянуть троих сыновей собственными силами (пенсия была невелика). И все же ей удалось дать Георгию гимназическое образование. Он учился в Воронеже, жил в интернате на казенный счет. Глубоко страдал в угнетающей атмосфере общежития. Именно тогда, будучи гимназистом, Федотов проникся убеждением, что «больше так жить нельзя», что общество нуждается в радикальных преобразованиях. Ответ на наболевшие вопросы он сначала, казалось, нашел в идеях шестидесятников, народников, а к концу курса уже обратился к марксизму и социал-демократии. В этих новых для России доктринах его больше всего привлекал пафос свободы, социальной справедливости. И много позже, найдя собственный путь, Федотов не изменил своей приверженности демократическому духу.
   Будущего ученого и мыслителя со школьных лет отличала органическая цельность и какая-то просветленность натуры. Протест против социальных недугов не заразил его душу озлобленностью. Физически слабый, отстававший от сверстников в их развлечениях, Георгий не терзался, как теперь говорят, «комплексами», был открыт, доброжелателен, отзывчив. Быть может, здесь сыграли роль его блестящие способности.
   Но вот в 1904 г. гимназия позади. Нужно выбирать жизненное поприще. Восемнадцатилетний юноша, считающий себя социал-демократом, исходит не из собственных интересов и вкусов, а из потребностей рабочего класса, которому он решил посвятить себя. Он приезжает в Петербург и поступает в технологический институт.
   Но учиться ему пришлось недолго. Революционные события 1905 г. прерывают лекции. Федотов возвращается в Саратов. Там он принимает участие в митингах, в деятельности подпольных кружков. Вскоре его арестовывают и приговаривают к ссылке. Благодаря хлопотам деда-полицмейстера, вместо отправки в Сибирь Федотова высылают в Германию, в Пруссию.
   Там он продолжает контактировать с социал-демократами, подвергается высылке из Пруссии, два года учится в Йенском университете. Но в его взглядах уже наметились первые перемены. Он начинает сомневаться в незыблемости атеизма и приходит к выводу, что найти верный курс для социальных преобразований невозможно без серьезного знания истории.
   Вот почему, вернувшись в 1908 г. в Петербург, Федотов поступает на историко-филологический факультет.
   Связи с кругами революционеров остаются, но в центре для Федотова отныне наука: история, социология.
   С учителем Федотову повезло. Им стал крупнейший русский специалист по средним векам Иван Михайлович Гревс (1860-1941). На лекциях и семинарах Гревса Федотов не только изучал памятники и события прошлого, но и учился понимать смысл живой преемственности в истории народов и эпох. Это была школа, в значительной мере определившая культурологию Федотова.
   Однако вновь учеба прерывается при драматических обстоятельствах. В 1910 г. в саратовском доме Федотова полиция обнаружила прокламации, привезенные из Петербурга. Собственно сам Георгий Петрович не имел к делу прямого отношения: он лишь исполнил просьбу знакомых, но теперь он понял, что его снова ждет арест, и поспешно уехал в Италию. И все же университетский курс он окончил. Сначала приехал в Петербург по чужим документам, затем сам заявил о себе полиции, был выслан в Ригу и, наконец, сдал экзамены.
   Его назначают приват-доцентом университета по кафедре средних веков, но из-за нехватки студентов Федотову приходится работать в Петербургской публичной библиотеке.
   Там он сблизился с историком, богословом и общественным деятелем Антоном Владимировичем Карташевым (1875-1960), который к тому времени уже проделал сложный путь от «неохристианства» Д. С. Мережковского к православному мировоззрению. Карташев помог Федотову окончательно укрепиться на почве духовных идеалов христианства. Для молодого ученого это вовсе не означало сжечь то, чему он поклонялся. Став сознательным и убежденным христианином, он ни на йоту не изменил своей преданности свободе, демократии, культурному строительству. Напротив, в Евангелии он нашел «оправдание» достоинства личности, вечные основы творчества и социального служения. Поэтому, как пишет его биограф, Федотов увидел в первой мировой войне не только бедствие, но и «борьбу за свободу в союзе с западными демократиями» . Октябрьскую революцию он расценил как «великую», сравнимую лишь с английской и французской . Но с самого начала его тревожила возможность ее перерождения в «личную тиранию». Исторический опыт давал повод к довольно пессимистическим прогнозам.
   Впрочем, начиная с военных лет Федотов отдаляется от общественной деятельности и целиком уходит в научную работу. В Петрограде он сближается с писавшим «в стол» христианским мыслителем Александром Мейером (1876-1939) и его религиозно-философским кружком. Кружок не примыкал к политической оппозиции, а ставил своей целью сохранять и развивать духовные сокровища русской и мировой культуры. Вначале направленность этого сообщества была несколько аморфной, но постепенно большинство его членов вошло в ограду Церкви. Таков был и путь самого Федотова, и до последнего дня жизни на родине он был связан с Мейером и его единомышленниками, участвовал в их журнале «Свободные голоса», просуществовавшем всего один год (1918).
   Как и многим деятелям культуры, Федотову пришлось испытать трудности голодных и холодных лет времен гражданской войны. Защитить диссертацию он не смог. Продолжал работать в библиотеке. Перенес тиф. После женитьбы в 1919 г. он должен был изыскивать новые средства к существованию. И именно тогда Федотову была предложена кафедра средних веков в Саратове. Осенью 1920 г. он приехал в родной город.
   Разумеется, он не мог рассчитывать, что в эту грозную эпоху студентов будет интересовать медиевистика. Но некоторые его курсы и беседы на религиозно-философские темы собирали огромную аудиторию. Вскоре, однако, Федотов убедился, что университет поставлен в жесткие цензурные условия. Это вынудило его в 1922 г. покинуть Саратов. Печальным фактом остается то, что многие, подобные Федотову, честные и принципиальные люди невольно становились аутсайдерами. Их все чаще оттесняли приспособленцы, быстро усваивавшие новый «революционный» жаргон. Начиналась эпоха великого русского исхода, когда страна теряла многих выдающихся деятелей.
   Несколько лет Федотов пытался найти свое место в сложившихся условиях. В 1925 г. он печатает первую свою книгу «Абеляр» о знаменитом средневековом философе и теологе. Но статью о Данте цензура уже не пропустила.
   Угасал ленинский нэп, ощутимо менялась общая атмосфера в стране. Федотов понимал, что события принимают тот зловещий оборот, который он давно предвидел. Он был чужд монархизма и реставраторства. «Правые» так и остались для него носителями темной косной стихии. Однако, будучи историком, он очень рано сумел оценить реальную ситуацию. Позднее, уже за рубежом, он дал точную и взвешенную оценку сталинщине. В 1937 г. он с иронией писал об эмигрантах, которые мечтали об «избавлении от большевиков», тогда, как уже «не «они» правят Россией. Не они, а он». Одним из симптомов политической метаморфозы, совершившейся при Сталине, Федотов считал разгон Общества старых большевиков. «Казалось бы, – замечает историк, – в Обществе старых большевиков нет места троцкистам по самому определению. Троцкий – старый меньшевик, лишь в Октябрьскую революцию вошедший в партию Ленина; роспуск этой безвластной, но влиятельной организации показывает, что удар наносит Сталин именно традиции Ленина» .
   Словом, нетрудно понять, какие мотивы руководили Федотовым, когда он принял решение уехать на Запад. Пойти на этот шаг ему было нелегко, тем более, что А. Мейер и друзья по религиозно-философскому кружку были против эмиграции. И все же Федотов не стал откладывать. В сентябре 1925 г. он выехал в Германию, имея при себе удостоверение, позволявшее ему работать за границей по средним векам. Что ждало его, не поступи он так, мы можем догадаться по участи Мейера. Через четыре года после отъезда Федотова члены кружка были арестованы, а Мейер приговорен к расстрелу, от которого его спасло лишь заступничество старого друга – А. Енукидзе. Остаток жизни философ провел в лагерях и ссылках. Его труды были изданы в Париже почти через сорок лет после его смерти.
   Итак, для Федотова начался новый период жизни, жизни русского изгнанника.
   Недолгая попытка устроиться в Берлине; тщетные усилия найти себе место в парижской медиевистике; первые выступления в прессе с очерками о русской интеллигенции; идейная конфронтация с различными эмигрантскими течениями. В конце концов судьба его определяется приглашением в Богословский институт, недавно основанный в Париже митрополитом Евлогием (Георгиевским). Там уже преподают его старые друзья – Антон Карташев и Сергей Безобразов, впоследствии епископ и переводчик Нового Завета.
   Вначале он, естественно, читает историю западных исповеданий и латинский язык, это была его стихия. Но вскоре освободилась кафедра агиологии, то есть изучения житий святых, и Федотов вошел в новую для него область, ставшую с тех пор главным призванием историка.
   Лавировать в эмигрантской среде было не просто. Здесь были и монархисты, и аскетически настроенные люди, подозрительно относившиеся к культуре и интеллигенции, и «евразийцы», питавшие надежды на диалог с Советами. Федотов не примкнул ни к одной из этих группировок. Спокойный характер, ум аналитика, верность принципам культурного творчества и демократии не позволяли ему принять какую-либо из радикальных концепций. Ближе всего он сошелся с философом Николаем Бердяевым, публицистом Ильей Фондаминским и монахиней Марией, впоследствии героиней Сопротивления. Участвовал он и в движении русского христианского студенчества, и в экуменической работе, но, как только замечал дух узости, нетерпимости, «охоты на ведьм», то немедленно отходил в сторону, предпочитая оставаться самим собой. Он принимал идею «реставрации» только в одном смысле – как возрождение духовных ценностей.
   В 1931 г. «карловчане», церковная группировка, отколовшаяся от Московского патриархата, объявила, что Православная Церковь и самодержавие нераздельны. «Карловчане» нападали как на Богословский институт, как и на иерархию в России, испытывавшую в то время давление сталинского пресса. Федотов не мог сочувствовать «карловчанам», считавшим себя «национально мыслящими», не только по нравственным соображениям: он отчетливо сознавал, что Русская Церковь и отечество вошли в новую фазу истории, после которой возврата назад нет. В том же 1931 г. он основал журнал «Новый Град» с широкой культурно-общественной и христианско-демократической платформой. Там он опубликовал множество ярких и глубоких статей, посвященных главным образом актуальным вопросам мировой и русской истории, событиям и спорам тех дней. Вокруг журнала группировались люди, желавшие стать по ту сторону «правого» и «левого»: мать Мария, Бердяев, Федор Степун, Фондаминский, Марина Цветаева, философы Владимир Ильин, Борис Вышеславцев, литературоведы Константин Мочульский, Юрий Иваск, монах Лев Жилле – француз, ставший православным. Печатался Федотов и в органе Бердяева, знаменитом парижском журнале «Путь».
   Однако заветные мысли Федотов наиболее полно выразил в своих исторических трудах. Еще в 1928 г. он выпустил фундаментальную монографию о митрополите Филиппе Московском, который выступал против тирании Ивана Грозного и заплатил жизнью за свое мужество. Тема была выбрана историком не случайно. С одной стороны Федотов хотел показать несправедливость упреков в адрес Русской Церкви, которая якобы всегда отличалась равнодушием к общественной жизни: а с другой – развенчать миф о том, что старая Московская Русь была чуть ли не эталоном религиозно-социального порядка.
   Федотов был глубоко убежден, что исконные духовные идеалы православной Руси имеют непреходящее значение и исключительно важны для современности. Он лишь хотел предостеречь от неоправданной ностальгии по далекому прошлому, которое имело как светлые, так и теневые стороны.
   «Будем остерегаться, – писал он, – двух ошибок: чрезмерно идеализировать прошлое – и рисовать его сплошь в черном свете. В прошлом, как и в настоящем, шла извечная борьба добрых и темных сил, правды и кривды, но, как и в настоящем, слабость, малодушие преобладали над добром и злом» . Эта «слабость» стала, по словам Федотова, особенно заметна в Московскую эпоху. «Можно отметить, – пишет он, – что примеры мужественных уроков церкви государству, частые в удельно-вечевую эпоху русской истории, становятся реже в столетие московского единодержавия. Церкви легко было учить миролюбию и верности, крестному слову буйных, но слабых князей, мало связанных с землей и раздираемых взаимными усобицами. Но великий князь, а позже царь московский стал «грозным» государем, не любившим «встреч» и не терпевшим противления своей воли» . Тем более знаменательной и привлекательной является, по Федотову, фигура св. Филиппа Московского, не побоявшегося вступить в единоборство с тираном, перед которым трепетали стар и млад.
   Подвиг св. Филиппа Федотов рассматривает на фоне патриотической деятельности Русской Церкви. Московский первоиерарх радел о своем отечестве не меньше, чем св. Алексий, духовник князя Дмитрия Донского. Речь идет лишь о различных аспектах патриотизма. Одни иерархи содействовали укреплению великокняжеского престола, перед другими встала иная задача – социально-нравственная. «Св. Филипп, – утверждает историк, – отдал жизнь в борьбе с этим самым государством, в лице царя, показав, что и оно должно подчиниться высшему началу жизни. В свете подвига Филиппова мы понимаем, что не московскому великодержавию служили русские святые, а тому Христову свету, который светился в царстве, – и лишь до тех пор, пока этот свет светился» .
   В конфликте митрополита Филиппа с Грозным Федотов увидел столкновение евангельского духа с властью, поправшей все этические и правовые нормы. Оценка историком роли Грозного как бы предвосхищала дискуссии об этом царе, связанные с желанием Сталина превратить его в идеального монарха.
   Федотову приходилось вести и полемику с теми, кто под влиянием апокалиптических событий нашего столетия пришли к обесцениванию культуры, истории, творчества. Многим казалось, что мир переживает эпоху заката, что Запад и Россия, пусть и по-разному, идут к своему концу. Понять такие настроения, свойственные не только русской эмиграции, было нетрудно. Ведь действительно, после первой мировой войны началось последовательное разрушение тех институтов и ценностей, которыми жил XIX век. Нужно было изрядное мужество и стойкость, нужна была твердая вера, чтобы преодолеть соблазн «ухода в себя», пассивности, отказа от созидательной работы.
   И Федотов этот соблазн преодолел.
   Он утверждал ценность труда и культуры как выражения высшей природы человека, его богоподобия. Человек – не машина, а вдохновенный труженик, призванный преобразовывать мир. Сверхприродный импульс действовал в истории с самого ее начала. Он определяет отличие человека от животного. Он освящает не только взлеты сознания, но и повседневное бытие человека. Считать культуру дьявольским изобретением – значит отказаться от человеческого первородства. Высшее начало проявляется и в Аполлоне, и в Дионисе, то есть и в просветленном разуме, и в пламенеющей стихии. «Не желая уступить демонам ни аполлонического Сократа, ни дионисического Эсхила, – писал Федотов, – мы, христиане, можем дать истинные имена божественным силам, действовавшим и, по апостолу Павлу, в дохристианской культуре. Это имена Логоса и Духа. Одно знаменует порядок, стройность, гармонию, другое – вдохновение, восторг, творческий порыв. Оба начала неизбежно присутствуют во всяком деле культуры. И ремесло и труды земледельца невозможны без некоторой творческой радости. Научное познание немыслимо без интуиции, без творческого созерцания. И создание поэта или музыканта предполагает суровый труд, отливающий вдохновение в строгие формы искусства. Но начало Духа преобладает в художественном творчестве, как начало Логоса – в научном познании» .
   Существует градация в сферах творчества и культуры, но в целом они имеют высшее происхождение. Отсюда невозможность отбрасывать их, третировать как нечто преходящее, а значит ненужное.
   Федотов сознавал, что человеческие деяния всегда могут быть поставлены перед судом Вечности. Но эсхатология не была для него поводом для «недеяния», проповедуемого китайскими даосами. Поясняя свою установку, он приводил эпизод из жизни одного западного святого. Когда тот, будучи семинаристом, играл во дворе в мяч, его спросили: что бы он стал делать, если бы узнал, что скоро конец мира? Ответ был неожиданным: «Я бы продолжал играть в мяч». Иными словами, если игра – это , то ее нужно бросить в любом случае; если же нет, то она имеет ценность всегда. Федотов усмотрел в приведенном рассказе своего рода притчу. Смысл ее заключается в том, что труд и творчество важны всегда, независимо от исторической эпохи. В этом он следовал апостолу Павлу, осуждавшему тех, кто бросал работу под предлогом скорого конца мира.
   К столетнему юбилею со дня рождения Г. П. Федотова американский русский альманах «Путь» поместил редакционную статью о нем (Нью-Йорк, 1986, № 8-9). Статья называлась «Созидатель богословия культуры». И действительно, из русских мыслителей, наряду с Владимиром Соловьевым, Николаем Бердяевым и Сергеем Булгаковым, Федотов больше всего сделал для глубинного осмысления природы культуры. Корень ее они видят в духовности, в вере, в интуитивном постижении Реальности. Все, что производит культура: религии, искусства, социальные институты – так или иначе восходит к этому первичному источнику. Если психофизические свойства человека – дар природы, то его духовность – дар, обретенный в запредельных измерениях бытия. Этот дар позволяет человеку прорвать жесткий круг естественного детерминизма и создавать новое, небывшее, идти навстречу космическому единству. Какие бы силы ни тормозили это восхождение, оно будет совершаться вопреки всему, реализуя заложенную в нас тайну.
   Творчество, по Федотову, имеет личностный характер. Но личность не изолированная единица. Она существует в живых взаимосвязях с окружающими личностями и средой. Так создаются сверхличностные, но индивидуальные облики национальных культур. Принимая их ценность, Федотов стремился увидеть их неповторимые особенности. И в первую очередь эта задача стояла перед ним, когда он изучал истоки русской духовной культуры, стремился найти вселенское в отечественном, и одновременно – национальное воплощение вселенского в конкретной истории России. Такова одна из главных целей книги Федотова «Святые Древней Руси», которая вышла в Париже в 1931 г., издавалась еще дважды: в Нью-Йорке и в Париже – и теперь предлагается нашим читателям.
   Написать ее историка побудили не только занятия агиологией в институте, но и стремление найти корни, истоки Святой Руси как особого неповторимого феномена. Он не случайно обратился именно к древним «Житиям». Для Федотова его труд был не «археологией», не исследованием прошлого ради него самого. Именно в допетровские времена сложился, по его мнению, архетип духовной жизни, ставший идеалом для всех последующих поколений. Разумеется, история этого идеала не протекала безоблачно. Он прокладывал себе дорогу в сложных общественных условиях. Во многом судьба его была трагична. Но духовное созидание во всем мире и во все времена было нелегкой задачей и всегда сталкивалось с препятствиями, которые должно было преодолеть.
   Книгу Федотова о древнерусских святых можно в чем-то считать уникальной. Конечно, и до него было написано немало исследований и монографий по истории Русской Православной Церкви и ее выдающихся деятелей. Достаточно напомнить труды Филарета Гумилевского, Макария Булгакова, Евгения Голубинского и многих других. Однако Федотов первым дал целостную картину истории русских святых, которая не тонула в деталях и сочетала широкую историософскую перспективу с научной критикой.
   Как писал литературовед Юрий Иваск, «Федотов стремился услышать в документах, в памятниках голоса истории. При этом, не искажая фактов и не отбирая их искусственно, он подчеркивал в прошлом то, что могло бы пригодиться для настоящего» . Прежде чем книга увидела свет, Федотов провел тщательную работу по изучению первоисточников и критическому их анализу. Некоторые свои исходные принципы он изложил год спустя в очерке «Православие и историческая критика» . В нем он выступил как против тех, кто считал, что критика источников посягает на церковную традицию, так и тех, кто был склонен к «гиперкритике» и, подобно Голубинскому, оспаривал достоверность почти всех древних свидетельств.
   Федотов показал, что вера и критика не только не препятствуют друг другу, но должны друг друга органически дополнять. Вера касается тех вопросов, которые не подлежат суду науки. В этом отношении традиция, предание свободны от выводов критики. Однако критика «вступает в свои права всякий раз, когда предание говорит о факте, о слове или событии, ограниченном в пространстве и времени. Все, что протекает в пространстве и времени, что доступно или было доступно чувственному опыту, может быть предметом не только веры, но и знания. Если наука безмолвствует о тайне Троицы или божественной жизни Христа, то она может дать исчерпывающий ответ о подлинности Константинова дара (некогда признававшегося и на Востоке), о принадлежности произведения тому или иному отцу, об исторической обстановке гонений на или деятельности вселенских соборов» .
   Что же касается «гиперкритики», то Федотов подчеркивал, что ею, как правило, руководят не объективные научные соображения, а определенные идейные предпосылки. В частности, таковы скрытые пружины исторического скептицизма, готового с порога все отрицать, отбрасывать, подвергать сомнению. Это, по словам Федотова, скорее даже не скептицизм, а «увлечение собственными, новыми сплошь и рядом, фантастическими конструкциями. В данном случае вместо критицизма уместно говорить о своеобразном догматизме, где догматизируются не традиции, а современные гипотезы» .
   Затронул историк и вопрос о чудесах, столь часто встречающихся как в древних «Житиях», так и в Библии . Здесь Федотов также указал на демаркационную линию, проходящую между верой и наукой. «Вопрос о чуде, – писал он, – вопрос порядка религиозного. Ни одна наука – менее других историческая – не может решить вопроса о сверхъестественном или природном характере факта. Историк может лишь констатировать факт, допускающий всегда не одно, а много научных или религиозных объяснений. Он не имеет права устранять факт только потому, что факт выходит из границ его личного или среднего житейского опыта. Признание чуда не есть признание легенды. Легенда характеризуется не простым наличием чудесного, но совокупностью признаков, указывающих на ее народное или литературное, сверхиндивидуальное, существование; отсутствием крепких нитей, связывающих ее с данной действительностью. Чудесное может быть действительным, естественное – легендарным. Пример: чудеса Христовы и основание Рима Ромулом и Ремом. Наивность, верующая в легенды, и рационализм, отрицающий чудо, – одинаково чужды православной исторической науке, – я бы сказал, науке вообще» .
   Такой, одновременно критический и связанный с преданием веры, сбалансированный подход был положен Федотовым в основу его книги «Святые Древней Руси».
   Рассматривая тему книги Федотова, Владимир Топоров верно подметил, что понятие святости имеет свой источник в дохристианской традиции. В славянском язычестве это понятие связано с таинственным избытком жизненной силы . К этому можно лишь добавить, что термины «святой» и «святость» восходят также к Библии, где они указывают на тесную связь земного человеческого с верховной Тайной божественности. Человек, именуемый «святым», посвящен Богу, несет на себе печать иного мира. В христианском сознании святые – это не просто «добрые», «праведные», «благочестивые» люди, а те, кто были причастны запредельной Реальности. Им во всей полноте присущи черты конкретного человека, вписанного в определенную эпоху. И в то же время они возвышаются над ней, указывая путь в будущее.
   В своей книге Федотов прослеживает, как в древнерусской святости формировался особый русский религиозный тин. Хотя генетически он связан с общехристианскими началами и византийским наследием, в нем очень рано появились индивидуальные черты.
   Византия дышала воздухом «сакральной торжественности». Несмотря на огромное влияние иноческого аскетизма, она была погружена в пышную красоту священнодействия, отображающего неподвижную вечность. Писания древнего мистика, известного под именем Дионисия Ареопагита , во многом определили миросозерцание, церковность и эстетику Византии. Этический элемент, разумеется, не отрицался, но он нередко отступал на второй план по сравнению с эстетикой – этим зеркалом «небесной иерархии».
   Иной характер приобрела христианская духовность на Руси уже в первые же десятилетия после князя Владимира. В лице св. Феодосия Печерского она, сохранив аскетическую традицию Византии, усилила евангельский элемент, который ставил во главу угла действенную любовь, служение людям, милосердие.
   Этот первый этап в истории древнерусской святости в эпоху ордынского ига сменяется новым – мистическим. Его воплощает св. Сергий Радонежский. Федотов считает его первым русским мистиком. Он не находит прямых свидетельств о связи основателя Троицкой лавры с афонской школой исихазма, но утверждает их глубокую близость. В исихазме была развита практика духовного самоуглубления, молитвы, преображения личности через ее сокровенное единение с Богом.
   В третьем, московском, периоде две первые тенденции приходят в столкновение. Это произошло в силу того, что сторонники социальной активности Церкви, иосифляне, стали опираться на поддержку мощной государственной власти, окрепшей после свержения ордынского ига. Носители аскетического идеала, св. Нил Сорский и «нестяжатели», не отрицали роли социального служения, но они боялись превращения Церкви в богатый и репрессивный институт и поэтому выступали и против монастырского землевладения, и против казней еретиков. В этом конфликте внешне победили иосифляне, но их победа повела к глубокому и затяжному кризису, породившему раскол старообрядчества. А затем наступил иной раскол, потрясший всю русскую культуру, – связанный с реформами Петра.
   Эту цепь событий Федотов определил как «трагедию древнерусской святости». Но он же отметил, что, несмотря на все кризисы, изначальный идеал, гармонически сочетавший служение обществу с духовным самоуглублением, не погиб. В том же XVIII веке, когда Церковь оказалась подчиненной жесткому синодальному строю, неожиданно воскрес дух древних подвижников. «Под почвой, – пишет Федотов, – текли благодатные реки. И как раз век Империи, столь, казалось бы, неблагоприятный для оживления русской религиозности, принес возрождение мистической святости. На самом пороге новой эпохи Паисий (Величковский) , ученик православного Востока, находит творения Нила Сорского и завещает их Оптиной пустыни. Еще святитель Тихон Задонский , ученик латинской школы, хранит в своем кротком облике фамильные черты Сергиева дома. С XIX века в России зажигаются два духовных костра, пламя которых отогревает замерзшую русскую жизнь: Оптина пустынь и Саров. И ангельский образ Серафима, и оптинские старцы воскрешают классический век русской святости. Вместе с ними приходит время реабилитации св. Нила, которого Москва забыла даже канонизировать, но который в XIX веке, уже церковно чтимый, для всех нас является выразителем самого глубокого и прекрасного направления древнерусского подвижничества .
   Когда Федотов писал эти строки, прошло всего три года со смерти последнего из старцев Оптиной пустыни. Таким образом, свет христианского идеала, сложившегося в Древней Руси, дошел и до нашего тревожного столетия. Этот идеал был укоренен в Евангелии. Христос провозглашает важнейшими две заповеди: любовь к Богу и любовь к человеку. Здесь – основа подвига Феодосия Печерского, который сочетал молитву с активным служением людям. От него зачинается история духовности Русской Православной Церкви. И история эта продолжается сегодня. Она столь же драматична, как в средние века, но те, кто верит в жизненность вечных ценностей и идеалов, могут согласиться с Федотовым, что они нужны и сейчас – как нашей стране, так и всему миру. Федотов продолжал преподавать в институте. Писал многочисленные статьи и эссе. Выпустил книги «И есть и будет» (1932), «Социальное значение христианства» (1933), «Стихи духовные» (1935). Но работать было все труднее. Политическая и общественная атмосфера становилась напряженной и мрачной. Приход к власти Гитлера, Муссолини, Франко в который раз раскололи эмиграцию. Многие изгнанники видели в тоталитарных вождях Запада чуть ли не «спасителей России». Демократ Федотов, разумеется, не мог принять такую позицию. Все больше чувствовал он отчуждение от «национально мыслящих», которые готовы были призывать на «царство большевиков» любых интервентов, кем бы они ни были.
   Когда же Федотов в 1936 г. публично высказался, что Долорес Ибаррури, при всем его несогласии с ее взглядами, ближе ему, чем генералиссимус Франко, на историка посыпался град инсинуаций. Даже митрополит Евлогий, человек широких взглядов, уважавший Федотова, выразил ему свое неодобрение. С этого момента любое политическое высказывание ученого подвергалось атакам. Последней каплей оказалась новогодняя статья 1939 г., где Федотов одобрял антигитлеровскую политику Советского Союза. Теперь уже вся корпорация преподавателей Богословского института под давлением «правых» осудила Федотова.
   Этот акт вызвал негодование «рыцаря свободы» Николая Бердяева. Он откликнулся на него статьей «Существует ли в православии свобода мысли и совести?», появившейся незадолго до второй мировой войны. «Оказывается, – писал Бердяев, – что защита христианской демократии и свобода человека недопустима для профессора Богословского института. Православный профессор должен быть защитником Франко, который предал свое отечество иностранцам и утопил народ свой в крови. Совершенно ясно, что осуждение Г. П. Федотова профессурой Богословского института было именно политическим актом, глубоко компрометирующим это учреждение» . Защищая Федотова, Бердяев защищал духовную свободу, нравственные идеалы русской интеллигенции, универсализм Евангелия против узости и псевдотрадиционализма. По его словам, «когда говорят, что православный должен быть «национально мыслящим» и не должен быть «интеллигентом», то всегда хотят охранить старое язычество, которое вошло в православие, с которым оно срослось и не хочет очиститься. Люди такой формации могут быть очень «православными», но они очень мало христиане. Они даже считают Евангелие баптистской книгой. Они не любят христианства и считают его опасным для своих инстинктов и эмоций. Бытовое и есть язычество внутри христианства» . Эти строки звучали особенно остро в связи с растущей тенденцией рассматривать христианство только лишь как часть национального наследия, вне зависимости от самой сущности Евангелия. Именно в таком духе высказывался тогда во Франции Шарль Моррас, создатель движения «Аксьен Франсе», судимый впоследствии за сотрудничество с нацистами.
   Федотов всегда подчеркивал, что, как культурный феномен, христианство стоит в одном ряду с язычеством. Его уникальность – во Христе и в Евангелии. И именно в этом ключе следует оценивать каждую цивилизацию, основанную на христианстве, в том числе и русскую.
   Однако для спокойного диалога условий не было. На аргументы отвечали травлей. Только студенты вступились за своего профессора, который тогда находился в Лондоне, и послали ему письмо с выражением поддержки.
   Но тут грянула война и прекратила все споры. Пытаясь добраться в Аркашон к Бердяеву и Фондаминскому, Федотов оказался на острове Олерон вместе с Вадимом Андреевым, сыном известного писателя. Как обычно, от невеселых дум его спасала работа. Осуществляя свою давнюю мечту, он стал переводить библейские псалмы на русский язык.
   Вне всякого сомнения, Федотов разделил бы участь своих друзей – матери Марии и Фондаминского, погибших в гитлеровских лагерях. Но его спасло то, что Американский еврейский комитет внес его имя в списки лиц, которых Соединенные Штаты готовы были принять как беженцев. Митрополит Евлогий, к тому времени уже примирившийся с Федотовым, дал ему благословение на отъезд. С большими трудностями, то и дело рискуя жизнью, Федотов с близкими добрался до Нью-Йорка. Это было 12 сентября 1941 г.
   Так началось последнее, американское, десятилетие его жизни и трудов. Сначала он преподавал в богословской школе при Иельском университете, а затем стал профессором Православной Свято-Владимирской семинарии. Наиболее значительным произведением Федотова в этот период стала книга «Русская религиозная мысль», вышедшая на английском языке. Она еще ждет своих русских издателей, хотя неизвестно, сохранился ли ее оригинал.
   В послевоенные годы Федотов мог видеть, как осуществляются его политические прогнозы. Победа над нацизмом не принесла главной его победительнице внутренней свободы. Сталинская автократия, присвоив себе плоды народного подвига, казалось, шла к зениту. Федотову не раз приходилось слышать, что все это фатум России, что она знала только тиранов и холопов и поэтому сталинщина неизбежна. Однако Федотов не любил политических мифов, пусть даже правдоподобных. Он отказывался принять мысль, будто русская история запрограммировала Сталина, что в основах русской культуры можно найти лишь деспотизм и подчинение. И его позиция, как всегда, была не просто эмоциональной, а строилась на серьезном историческом фундаменте.
   Незадолго до смерти, в 1950 г., он поместил в нью-йоркском журнале «Народная правда» (№ 11-12) статью «Республика Святой Софии». Она была посвящена демократической традиции Новгородской республики.
   Федотов раскрыл исключительную оригинальность культуры Новгорода не только в сфере иконописи и зодчества, но и в области социально-политической. При всех своих средневековых изъянах вечевой порядок был вполне реальным «народоправством», напоминавшим демократию древних Афин. «Вече выбирало все свое правительство, не исключая архиепископа, контролировало и судило его» . В Новгороде существовал институт «палат», которые коллективно решали все важнейшие государственные дела. Символами этой новгородской демократии были храм Святой Софии и образ Богоматери «Знамение». Не случайно предание связывает историю этой иконы с борьбой новгородцев за свою свободу. И не случайно, что Грозный с такой беспощадностью расправился с Новгородом. Его гнев был обрушен даже на знаменитый вечевой колокол – эмблему старинного народоправства.
   «История, – заключает Федотов, – судила победу другой традиции в русской церкви и государстве. Москва стала преемницей одновременно и Византии и Золотой Орды, и самодержавие царей – не только политическим фактом, но и религиозной доктриной, для многих почти догматом. Но когда история покончила с этим фактом, нора вспомнить о существовании иного крупного факта и иной доктрины в том же самом русском православии. В этой традиции могут почерпать свое вдохновение православные сторонники демократической России» . Федотов выступает против политического господства Церкви, теократии. «Всякая теократия, – пишет он, – таит в себе опасность насилия над совестью меньшинства. Раздельное, хоть и дружеское сосуществование церкви и государства является лучшим решением для сегодняшнего дня. Но, оглядываясь в прошлое, нельзя не признать, что в пределах восточно-православного мира Новгород нашел лучшее разрешение вечно волнующего вопроса об отношениях между государством и церковью» .
   Этот очерк стал как бы духовным завещанием Георгия Петровича Федотова. 1 сентября 1951 г. он скончался. Тогда едва ли кто-нибудь мог предположить, что недалек день конца сталинщины. Но Федотов верил в осмысленность исторического процесса. Верил в победу человечности, духа и свободы. Он верил, что никакие темные силы не смогут остановить потока, который течет к нам из первохристианства и воспринявшей его идеалы Святой Руси.
    Протоиерей Алекандр Мень

Введение

   Изучение русской святости в ее истории и ее религиозной феноменологии является сейчас одной из насущных задач нашего христианского и национального возрождения. В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России: в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути. Верим, что каждый народ имеет собственное религиозное призвание, и, конечно, всего полнее оно осуществляется его религиозными гениями. Здесь путь для всех, отмеченный вехами героического подвижничества немногих. Их идеал веками питал народную жизнь; у их огня вся Русь зажигала свои лампадки. Если мы не обманываемся в убеждении, что вся культура народа, в последнем счете, определяется его религией, то в русской святости найдем ключ, объясняющий многое в явлениях и современной, секуляризированной русской культуры. Ставя перед собой грандиозную задачу ее оцерковления, ее обратного включения в тело вселенской Церкви, мы обязаны специфицировать вселенское задание христианства: найти ту особую ветвь на Лозе, которая отмечена нашим именем: русскую ветвь православия.
   Удачное разрешение этой задачи (конечно, в практике, в духовной жизни) спасет нас от большой ошибки. Мы не будем приравнивать, как часто это делаем, русского к православному, поняв, что русская тема есть тема частная, а православная – всеобъемлющая, и это спасет нас от духовной гордыни, искажающей нередко русскую национально-религиозную мысль. С другой стороны, осознание нашего личного исторического пути поможет нам сосредоточить на нем возможно более организованные усилия, избавив, может быть, от бесплодной растраты сил на чужих, нам непосильных дорогах.
   В настоящее время среди русского православного общества господствует полное смешение понятий в этой области. Обычно сопоставляют духовную жизнь современной, послепетровской России, наше старчество или наше народное юродство, с «Добротолюбием», то есть с аскетикой древнего Востока, легко перебрасывая мост через тысячелетия и обходя совершенно неизвестную или мнимо известную святость Древней Руси. Как это ни странно, задача изучения русской святости, как особой традиции духовной жизни, даже не была поставлена. Этому мешал предрассудок, который разделялся и разделяется большинством как православных, так и враждебных Церкви людей: предрассудок единообразия, неизменности духовной жизни. Для одних это канон, святоотеческая норма, для других – трафарет, лишающий тему святости научного интереса. Разумеется, духовная жизнь в христианстве имеет некоторые общие законы, лучше сказать, нормы. Но эти нормы не исключают, а требуют разделения методов, подвигов, призваний. В католической Франции, развивающей огромную агиографическую продукцию в настоящее время господствует школа Жоли (автор книги о «психологии святости»), которая изучает в святом индивидуальность – в убеждении, что благодать не насилует природы. То правда, что католичество со своей характерной спецификацией во всех областям духовной жизни, прямо приковывает внимание к конкретной личности. В православии преобладает традиционное, общее. Но это общее дано не в безликих схемах, а в живых личностях. Мы имеем свидетельства о том, что иконописные лики многих русских святых в основе своей портретны, хотя и не в смысле реалистического портрета. Личное в житии, как и на иконе дано в тонких чертах, в оттенках: это искусство нюансов. Вот почему от исследователя требуется здесь гораздо больше острого внимания, критической осторожности, тонкой, ювелирной акривии, чем для исследователя католической святости. Тогда лишь за типом, «трафаретом», «штампом» встанет неповторяемый облик.
   Огромная трудность этой задачи зависит от того, что индивидуальное открывается лишь на отчетливом фоне общего. Другими словами, необходимо знание агиографии всего христианского мира, прежде всего православного, греческого и славянского Востока, чтобы иметь право судить об особом русском характере святости. Никто из русских церковных и литературных историков до сих пор не был достаточно вооружен для такой работы. Вот почему и предлагаемая книга, которая лишь в очень немногих пунктах может опереться на результаты готовых работ, является лишь черновым наброском, скорее программой будущих исследований, столь важных для духовных задач нашего времени.
   Материалом для настоящей работы будет служить доступная нам агиографическая житийная литература Древней Руси. Жития святых были излюбленным чтением наших предков. Даже миряне списывали или заказывали для себя житийные сборники. С XVI века, в связи с ростом московского национального сознания, появляются сборники чисто русских житий. Митрополит Макарий при Грозном с целым штатом сотрудников-грамотеев более двадцати лет собирал древнюю русскую письменность в огромный сборник Великих Четьих Миней, в котором жития святых заняли почетное место. Среди лучших писателей Древней Руси посвятили свое перо прославлению угодников Нестор Летописец , Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет. За века своего существования русская агиография прошла через разные формы, знала разные стили. Слагаясь в тесной зависимости от греческого, риторически развитого и украшенного, жития (образец – Симеон Метафраст Х века), русская агиография, быть может, лучшие свои плоды принесла на Киевском юге. Немногочисленные, правда, памятники домонгольской поры с пышной словесной культурой соединяют богатство конкретного дееписания, отчетливость личной характеристики. Первые всходы житийной литературы на севере до и после монгольского погрома имеют совсем иной характер: это краткие, бедные и риторикой и фактическими подробностями записи – скорее канва для будущих сказаний, нежели готовые жития. В. О. Ключевский высказал предположение о связи этих памятников с кондаком шестой песни канона, за которой читается житие святого в канун его памяти. Во всяком случае, мнение о народном происхождении древнейших северно-русских житий (Некрасов, отчасти уже Шевырев) давно оставлено. Народность языка некоторых житий – вторичное явление, продукт литературного упадка. С начала XV века Епифаний и серб Пахомий создают и в северной Руси новую школу – несомненно, под греческими и юго-славянскими влияниями – школу искусственно изукрашенного, пространного жития. Ими – особенно Пахомием – создается устойчивый литературный канон, пышное «плетение словес», подражать которому стремятся русские книжники до конца XVII века. В эпоху Макария, когда переделывалось множество древних неискусных житийных записей, творения Пахомия вносились в Четьи Минеи в неприкосновенности. Огромное большинство этих агиографических памятников находится в строгой зависимости от своих образцов. Есть жития почти целиком списанные с древнейших; другие развивают общие места, воздерживаясь от точных биографических данных. Так поневоле поступают агиографы, отделенные от святого длительным промежутком времени – иногда столетиями, когда и народное предание иссякает. Но здесь действует и общий закон агиографического стиля, подобный закону иконописи: он требует подчинения частного общему, растворения человеческого лица в небесном прославленном лике. Писатель-художник или преданный ученик святого, взявшийся за свой труд над его свежей могилой, умеют тонкой кистью, скупо, но точно дать несколько личных черт. Писатель поздний или добросовестный труженик работают но «лицевым подлинникам», воздерживаясь от личного, неустойчивого, неповторимого. При общей скупости древнерусской литературной культуры неудивительно, что большинство исследователей приходят в отчаяние от бедности русских житий. В этом отношении характерен опыт Ключевского. Он знал русскую агиографию, как никто другой ни до ни после него. Он изучил по рукописям до 150 житий в 250 редакциях – и в результате многолетних исследований пришел к самым пессимистическим выводам. За исключением немногих памятников, остальная масса русской житийной литературы бедна содержанием, представляя чаще всего литературное развитие или даже копирование традиционных типов. Ввиду этого и «небогатым историческим содержанием жития» нельзя пользоваться без предварительной сложной работы критики. Опыт Ключевского (1871) надолго отпугнул русских исследователей от «неблагодарного» материала. А между тем его разочарование в значительной мере зависело от его личного подхода: он искал в житии не того, что оно обещает дать как памятник духовной жизни, а материалов для изучения постороннего явления: колонизации русского Севера. Стоило через 30 лет после Ключевского одному светскому провинциальному ученому поставить своей темой изучение религиозно-нравственных направлений, и русские жития по-новому осветились для него. Исходя как раз из изучения шаблонов, А. Кадлубовский мог в легчайших изменениях схем усмотреть различия духовных направлений, очертить линии развития духовных школ. Правда, это сделано им лишь для полутора – двух столетий московской эпохи (XV-XVI), но для столетий важнейших в истории русской святости. Надо удивляться, что пример варшавского историка не нашел у нас подражателей. За последние предвоенные десятилетия история русского жития имела у нас многих прекрасно вооруженных работников. Изучались преимущественно или областные группы (Вологодская, Псковская, Поморская), или агиологические типы («святые князья»). Но изучение их продолжало оставаться внешним, литературно-историческим, без достаточного внимания к проблемам святости как категории духовной жизни. Нам остается прибавить, что работа над русской агиографией чрезвычайно затруднена отсутствием изданий. Из 150 житий, или 250 редакций, известных Ключевскому (а после него были найдены и неизвестные ему), напечатаны не более полусотни преимущественно древнейших памятников. А. Кадлубовский дает их неполный список. Начиная с середины XVI века, то есть как раз с расцвета агиографической продукции в Москве, почти весь материал лежит в рукописях. Не более четырех агиографических памятников получили научные издания; остальные – перепечатки случайных, не всегда лучших рукописей. По-прежнему исследователь прикован к старым допечатным сборникам, рассеянным в библиотеках русских городов и монастырей. Подлинный литературный материал древности вытеснен позднейшими переложениями и переводами. Но и переложения эти далеки от полноты. Даже в Четьих Минеях св. Димитрия Ростовского русский житийный материал представлен крайне скупо. Для большинства отечественных подвижников св. Димитрий отсылает к «Прологу», который дает лишь сокращенные жития, и то не для всех святых. Благочестивый любитель русской агиографии может найти для себя много интересного в двенадцати томах переложений А. Н. Муравьева, писанных – в этом их главное достоинство – часто по рукописным источникам. Но для научной работы, особенно ввиду вышеуказанного характера русского жития, переложения, конечно, не годятся. Понятно при таких условиях, что наша скромная работа за рубежом России не может удовлетворить строгим научным требованиям. Мы пытаемся лишь, вслед за Кадлубовским, внести в русскую агиографию новое освещение, то есть поставить новые проблемы – новые для русской науки, но весьма старые по существу, ибо они совпадают со смыслом и идеей самой агиографии: проблемы духовной жизни. Так в анализе трудностей русской агиографической науки вскрывается, как почти в каждой русской культурной проблеме, основная трагедия нашего исторического процесса. Безмолвная «Святая Русь», в своей оторванности от источников словесной культуры древности, не сумела поведать нам о самом главном – о своем религиозном опыте. Новая Россия, вооруженная всем аппаратом западной науки, прошла равнодушно мимо самой темы «Святой Руси», не заметив, что развитием этой темы в конце концов определяется судьба России.
   В заключение этой вводной главы необходимо сделать несколько замечаний, касающихся канонизации русских святых. Этой частной теме в русской литературе посчастливилось. У нас имеются два исследования: Васильева и Голубинского, которые пролили достаточно света на эту прежде темную область. Канонизация есть установление почитания святому. Акт канонизации – иногда торжественный, иногда безмолвный – не означает определения небесной славы подвижника, но обращается к земной Церкви, призывая к почитанию святого в формах общественного богослужения. Церковь знает о существовании неведомых святых, слава которых не открыта на земле. Церковь никогда не запрещала частной молитвы, то есть обращения с просьбой о молитве к усопшим праведникам, ею не прославленным. В этой молитве живых за усопших и молитве усопшим, предполагающей ответную молитву усопших за живых, выражается единение Церкви небесной и земной, то «общение святых», о котором говорит «апостольский» символ веры. Канонизованные святые представляют лишь четко, литургически очерченный круг в центре небесной Церкви. В православной литургике существенное отличие канонизованных святых от прочих усопших состоит в том, что святым служатся молебны, а не панихиды. К этому присоединяется поминание их имен в различные моменты богослужения, иногда установление праздников им, с составлением особых служб, то есть переменных молитв богослужения. На Руси, как, впрочем, и во всем христианском мире, народное почитание обычно (хотя и нс всегда) предшествует церковной канонизации. Православным народом чтутся в настоящее время множество угодников, никогда не пользовавшихся церковным культом. Более того, строгое определение круга канонизованных святых Русской Церкви наталкивается на большие трудности. Трудности эти зависят от того, что, помимо общей канонизации, Церковь знает еще и местную. Под общей мы в данном случае – не совсем правильно – разумеем национальное, то есть, в сущности, тоже местное почитание. Местная канонизация бывает или епархиальной, или более узкой, ограничиваясь отдельным монастырем или храмом, где покоятся мощи святого. Последние, то есть узко местные формы церковной канонизации часто приближаются к народной, так как устанавливаются иногда без надлежащего разрешения церковной власти, прерываются на время, снова возобновляются и вызывают неразрешимые вопросы. Все списки, календари, указатели русских святых, как частные, так и официальные, разногласят, иногда весьма значительно, в числе канонизованных угодников. Даже последнее синодальное издание (впрочем, не официальное, а лишь официозное) – «Верный месяцеслов русских святых» 1903 г. – не свободно от погрешностей. Он дает общее число 381. При правильном понимании значения канонизации (и молитвы святым) спорные вопросы канонизации в значительной мере теряют остроту, как перестают смущать и известные в Русской Церкви случаи деканонизации, то есть запрещения почитания уже прославленных святых. Канонизованная в 1649 г. княгиня Анна Кашинская была вычеркнута из числа русских святых в 1677 г., но восстановлена при императоре Николае II. Причиной деканонизации было действительное или мнимое двуперстное сложение ее руки, использованное старообрядцами. По той же причине из общечтимых переведен в местночтимые угодники Св. Ефросин Псковский, горячий поборник двукратной «аллилуйи». Известны и другие, менее замечательные, случаи, особенно частые в XVIII столетии. Церковная канонизация, акт, обращенный к земной Церкви, руководится религиозно-педагогическими, иногда национально-политическими мотивами. Устанавливаемый ею выбор (а канонизация и есть лишь выбор) не притязает на совпадение с достоинством иерархии небесной. Вот почему на путях исторической жизни народа мы видим, как меняются в его даже церковном сознании небесные покровители; некоторые столетия окрашиваются в определенные агиографические цвета, впоследствии бледнеющие. Теперь русский народ почти забыл имена Кирилла Белозерского и Иосифа Волоцкого , двух из самых чтимых святых Московской Руси. Побледнели для него и северные пустынники и новгородские святые, но в эпоху империи расцветает почитание св. князей Владимира и Александра Невского. Быть может, лишь имя преподобного Сергия Радонежского сияет никогда не меркнущим светом на русском небе, торжествуя над временем. Но эта смена излюбленных культов является драгоценным показателем глубоких, часто незримых прорастании или увядании в основных направлениях религиозной жизни народа. Каковы те органы церковной власти, которым принадлежит право канонизации? В древней Церкви каждая епархия вела свои самостоятельные списки (диптихи) мучеников и святых, распространение почитания некоторых святых до пределов вселенской Церкви было делом свободного выбора всех городских – епископальных церквей. Впоследствии канонизационный процесс был централизован – на Западе в Риме, на Востоке в Константинополе. На Руси киевские и московские митрополиты – греки, естественно, сохранили за собой право торжественной канонизации. Известен даже единственный документ, связанный с канонизацией митрополита Петра, из которого видно, что русский митрополит запрашивал патриарха цареградского. Несомненно, однако, что в многочисленных случаях местной канонизации епископы обходились без согласия митрополита (московского), хотя трудно сказать, каково было господствующее правило. С митрополита Макария (1542-1563) канонизация как общечтимых, так и местных святых становится делом соборов при митрополите, впоследствии патриархе московском. Время Макария – юность Грозного – вообще означает новую эпоху в русской канонизации. Объединение всей Руси под скипетром князей московских, венчание Ивана IV на царство, то есть вступление его в преемство власти византийских «вселенских», по идее православных царей необычайно окрылило московское национально-церковное самосознание. Выражением «святости», высокого призвания русской земли были ее святые. Отсюда потребность в канонизации новых угодников, в более торжественном прославлении старых. После Макарьевских Соборов 1547-1549 гг. число русских святых почти удвоилось. Повсюду по епархиям было предписано производить «обыск» о новых чудотворцах: «Где которые чудотворцы прославились великими чудесы и знамении, из коликих времен и в каковы лета». В окружении митрополита и по епархиям работала целая школа агиографов, которая спешно составляла жития новых чудотворцев, переделывала старые в торжественном стиле, соответствующем новым литературным вкусам. Четьи Минеи митрополита Макария и его канонизационные соборы представляют две стороны одного и того же церковпо-национального движения. Соборная, а с XVII века патриаршая власть сохранила за собой право канонизации (исключения встречаются для некоторых местных святых) до времени Святейшего Синода, который с XVIII века сделался единственной канонизационной инстанцией. Петровское законодательство (Духовный регламент) относится более чем сдержанно к новым канонизациям, – хотя сам Петр канонизовал св. Вассиана и Иону Пертоминских в благодарность за спасение от бури на Белом море. Два последних синодальных столетия отмечены чрезвычайно ограничительной канонизационной практикой. До императора Николая II были причислены к лику общечтимых святых всего четыре угодника. В XVIII веке нередки случаи, когда епархиальные архиереи собственной властью прекращали почитание местных святых, даже церковно канонизованных. Лишь при императоре Николае II, в соответствии с направлением его личного благочестия, канонизации следуют одна за другой: семь новых святых за одно царствование. Основаниями для церковной канонизации были и остаются: 1) жизнь и подвиг святого, 2) чудеса и 3) в некоторых случаях нетление его мощей.
   Отсутствие сведений о жизни святых было препятствием, затруднявшим канонизацию святых Иакова Боровицкого и Андрея Смоленского в XVI веке. Но чудеса восторжествовали над сомнениями московских митрополитов и их следователей. Чудеса вообще являются главным основанием для канонизации – хотя и не исключительным. Голубинский, который вообще склонен приписывать этому второму моменту решающее значение, указывает, что церковное предание не сохранило сведений о чудесах св. князя Владимира, Антония Печерского и множества святых новгородских епископов. Что касается нетления мощей, то по этому вопросу у нас в последнее время господствовали совершенно неправильные представления. Церковь чтит как кости, так и нетленные (мумифицированные) тела святых, ныне одинаково именуемые мощами. На основании большого материала летописей, актов обследования святых мощей в старое и новое время Голубинский мог привести примеры нетленных (кн. Ольга, кн. Анддрей Боголюбский и сын его Глеб, киевские печерские святые), тленных (св. Феодосии Черниговский, Серафим Саровский и др.) и частично нетленных (св. Димитрий Ростовский, Феодосии Тотемский) мощей. Относительно некоторых свидетельства двоятся или даже позволяют предполагать позднейшую тленность некогда нетленных мощей. Самое слово «мощи» в древнерусском и славянском языке означало кости и иногда противополагалось телу. Об одних святых говорилось: «Лежит мощьми», а о других: «Лежит в теле». На древнем языке «нетленные мощи» означали «нетленные», то есть не распавшиеся кости. Известны не очень редкие случаи естественного нетления, то есть мумификации тел, ничего общего со святыми не имеющих: массовая мумификация на некоторых кладбищах Сибири, Кавказа, во Франции – в Бордо и Тулузе и т. д. Хотя Церковь всегда видела в нетлении святых особый дар Божий и видимое свидетельство их славы, в Древней Руси не требовали этого чудесного дара от всякого святого. «Кости наги – источают исцеление», – пишет ученый митрополит Даниил (XVI в.). Только в синодальную эпоху укоренилось неправильное представление о том, что все почивающие мощи угодников являются нетленными телами. Это заблуждение – отчасти злоупотребление – было впервые громко опровергнуто санктпетербургским митрополитом Антонием и Святейшим Синодом при канонизации св. Серафима Саровского . Несмотря на разъяснение Синода и на исследование Голубинского, в народе продолжали держаться прежние взгляды, и потому результаты кощунственного вскрытия мощей большевиками в 1919-1920 гг. были для многих тяжелым потрясением. Как это ни странно, Древняя Русь трезвее и разумнее смотрела на это дело, чем новые «просвещенные» столетия, когда и просвещение и церковная традиция страдали от взаимного разобщения.